Читать книгу "Человек из Вавилона - Гурам Батиашвили"

«Это он писал мне письма, он!»

Она не знала, как ей быть. Застыла в странной позе с протянутыми к фазанам руками и бессмысленно смотрела на Эуду. Но это длилось какое-то мгновение — Эуда подсказал ей, как повести себя, вернее, взгляд Эуды, исполненный нежности. В этой нежности нетрудно было прочесть и почтение. Бачева была поражена: как легко, как неожиданно просто все разрешилось само собой, все, что так угнетало ее. Но прежде чем принять окончательное решение, дочь Занкана еще раз все продумала, взвесила, оценила и вновь изумилась: «Ужель так просто может разрешиться то, что так мучило меня?!» И когда она поняла, как ей надо себя вести, она улыбнулась Эуде. «Надо покорить его, подчинить себе, очаровать, чтобы он утратил способность соображать, и он ни о чем не догадается». Она тут же поняла, как подействовала на Эуду ее улыбка и с поразительной нежностью и теплотой произнесла:

— Где ты пропадал, Эуда? Совсем забыл меня?

Эуда хотел что-то ответить, но язык не слушался его. А взгляд полон нежности и ласки. Когда сердце мужчины заглушает голос разума, желание женщины становится неодолимым. В эти минуты душа Эуды трепетала от страсти, а разум спал. Дочь Занкана выставила вперед правую ногу, посмотрела на Эуду спокойным светлым взглядом и улыбнулась на этот раз более самоуверенно.

— Может быть, зайдешь ко мне, Эуда, я одна в целом доме — мама с папой уехали в Занави, там у родственников справляют свадьбу. Слугам холодно, и они забились в марани. — На губах у нее играла лукавая улыбка женщины, которая скрывает некую тайну.

Ей нетрудно было улыбаться ему или произносить завлекающие слова, ибо она делала то, что очень хотела. Эуда пошел за Бачевой. Он ничего не видел вокруг, кроме соблазнительного ее тела. Войдя в комнату, Бачева сбросила свою накидку на пол и протянула Эуде руку.

— Заходи, заходи, не стесняйся, — тихо с улыбкой произнесла она, всем своим видом как бы говоря: «Об этом будем знать только мы с тобой».

Эуда вошел в комнату, и она шепотом, все с той же интонацией спросила:

— Это ты писал мне письма? — И бывший разбойник, а ныне удачливый купец не смог произнести ни слова. Он был потрясен от того, что оказался с Бачевой наедине. Глупо кивал головой, молча заглядывал Бачеве в глаза. Неожиданно он подхватил ее на руки, прижал к своей груди и выдохнул:

— Ты моя, ты будешь моей!

И приник к ее губам. Он целовал Бачеву так, как никогда, никогда не целовал ни одну женщину, расстегнул ей блузку, зарылся лицом в ее грудь. У дочери Занкана перехватило дыхание от нахлынувшего блаженства.

— Я люблю тебя, Баче, очень люблю! — шептал Эуда, покрывая поцелуями ее груди. Он накрыл их своими ладонями, жаркие, сладострастные, и ему показалось, что он держит в руках весь мир. Он раздел ее, потом разделся сам, и они нырнули под соболиное покрывало. Бачева вскрикнула. Нет, она не звала на помощь, этот вскрик вырвался у нее от неожиданного наслаждения, которого она дотоле не знала.

А потом стемнело. Улицы и переулки погрузились во тьму. Тишину нарушали лишь порывы холодного ветра. Слуги Занкана открыли двери в птичник, подождали, пока птицы усядутся на насест, и отправились спать. Лишь двое в доме не спали. Голые, с раскрасневшимися лицами, они лежали под соболиным покрывалом, прижавшись друг к другу. Оба были безмерно счастливы. Он — от сознания того, что Бачева, оказывается, ждала его и принадлежит ему навеки, удивляло лишь стремительное развитие событий, но радость победы пьянила и туманила разум. Она — от того, что сделала то, что хотела, решила проблему существования во времени. Этот юноша, что лежал с нею и заставлял ее трепетать от наслаждения, казалось, был рожден именно для того, чтобы угадать и так прекрасно исполнить ее желание. Именно поэтому дочь Занкана не понимала странности своего решения.

Ночь, одурманенная ласками, незаметно растворилась в сумерках рассвета. Едва рассвело, Бачева поднялась с постели, задумчиво, не спеша стала одеваться. Выражение ее лица было таким сосредоточенным, словно она провела ночь не в любовных утехах, а обсуждала важный, наболевший вопрос. Одевшись, села в кресло, какое-то время смотрела на спящего Эуду, а потом холодно произнесла:

— Вставай, Эуда, и одевайся, рассвело уже!

Эуда открыл глаза (сухой голос Бачевы неприятно поразил его) и уставился на девушку. Нет, после такой ночи он никак не ожидал услышать подобных слов, да еще произнесенных чужим голосом. Он удивленно смотрел на Бачеву. Та встала, медленно подошла к Эуде и, глядя ему прямо в глаза, сказала:

— Большое спасибо тебе, Эуда, ты хороший парень, но прошу тебя, отныне забудь дорогу к этому дому. И не пытайся видеть меня. Ты знаешь: мое сердце принадлежит другому.

И стремительным шагом вышла из комнаты, оставив сидящего на постели Эуду в состоянии, близком к шоку. Он не сразу осознал сказанное Бачевой, а когда осознал, почувствовал себя побитым щенком, и неведомое ему ранее чувство полной беспомощности овладело им.

Бачева же удалилась в комнату Иохабед, разделась и легла в постель матери. Она чувствовала себя безмерно счастливой: была уверена, что проведенная с Эудой ночь даст свои плоды, она непременно забеременеет, у нее будет свое дитя, и Ушу снова будет с ней, и Занкан останется довольным.

С этими мыслями она сладко заснула. Никогда сон ее не был так безмятежен, а пробуждение так тревожно. Она проснулась, и ее как громом поразило (может быть, эта мысль и разбудила ее?): «Эуда любит меня! Эуда от меня без ума!»

Сбор

Страна позабыла об Абуласане. А он словно стал частицей этих восхитительных зеленых гор, лесов, услаждающих слух одишских песен. Но целью жизни Абуласана никогда не являлось лицезрение кудрявых дубрав и наслаждение одишскими или кахетинскими песнями. И это безделие Абуласан не простит царице. Потому он постоянно что-то обдумывает, раскидывает умом. Смотрит ли на лес или горы, слушает ли разговоры или песни одишских парней, и все думает, думает.

Вот на смену весне снова пришло лето, стали вянуть листья, а на полях затянули свои песни хлебопашцы.

Абуласан в курсе всего, что творится при царском дворе. Знает он и то, чем занят Боголюбский, живущий в Карну-городе. Вернее, он ничем не занят, просто не в состоянии чем-либо заняться. Поди, уже и забыл, что был когда-то царем-супругом. И вспоминать не хотел, так погряз в своих пьянках и разгулах. А Абуласан все не мог успокоится и Боголюбскому не давал покоя, при малейшей возможности письменно или устно внушал ему: ты не царь-супруг, ты истинный царь Грузии. Грузинский народ не забывает тебя, он помнит не только твои заслуги перед страной, но и твою доброту по отношению к каждому человеку.

Боголюбский понимал, что двигало Абуласаном. Он или не отвечал ему, или передавал, что ни на кого не таит зла в душе. Царица Тамар одарила его золотом и серебром, и он живет, не зная забот. На что картлийский вельможа отвечал, что грузинский народ не простит ему того, что он не исполнил его сокровенного желания, надо взяться за ум и сделать все, чтобы не разделить судьбы отца — остаться без трона.