Читать книгу "Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия - Елена Лаврентьева"

Видение матери

После двухлетнего супружества я лишилась мужа. Малютка-сын остался мне в отраду, и он один привязывал меня к жизни. Утешаясь его цветущим здоровьем, я думала; какая судьба неведомая носится над колыбелью твоею, дитя мое? Она неразгадаема; но все, чем ты будешь, уже теперь в тебе заключается. Наследовал ли ты благородную душу отца твоего, высокие его мысли; или навсегда улетели они от земли? Как бы то ни было, будь счастлив хоть теперь, на груди твоей матери! Но вскоре он занемог; пятеро суток боролся он со смертью; в жестоких терзаниях, не зная сна, я обливала его горючими слезами и не переставала молиться о сохранении его жизни. На шестую ночь недуг, казалось, утих: его дыхание становилось свободнее и он уснул на руках моих. Вдруг сверхъестественный блеск осветил комнату; предо мною предстал лучезарный Ангел. Его стопы едва касались земли, взор его был радостен, улыбка сияла на устах его. «Утешься, мать! — сказал он мне, и от звука голоса его сердце мое вострепетало весельем. — Я Ангел жизни и пришел спасти твоего сына». При сих словах он коснулся перстами младенца, и румянец заиграл на щеках его, болезнею изнуренных. В то же время по другую сторону от меня предстал другой Ангел. Не лучи, но белое, ровное сияние облекало главу его и стан. Темные ресницы осеняли голубые очи, и взор его подобен был свету луны, проникающему сквозь зеленые ветки дерев. «Я Ангел смерти, — сказал он, — сын твой мне принадлежит. Не печалься; не надолго будешь ты разлучена с ним: отец зовет его к себе». И Ангел глядел на младенца с неизъяснимой любовью, и лицо младенца просияло. «Он мой, — возразил первый Ангел, — я приготовил ему блестящее, великолепное поприще; я наделю его красотою, здравием, силою ума и неизменным спокойствием души; сладка будет речь в устах его и взором будет он властвовать над сердцами людей; дружба не изменит ему до поздних лет; любовь украсит его младые годы и откроет ему все тайные наслаждения жизни; слава увенчает его на поле брани, гражданские доблести передадут имя его отдаленному потомству, с именами друзей человечества!» — «Небесный посетитель! — воскликнула я. — Возьми моего младенца и будь его защитой!» Тогда Ангел смерти произнес сии слова: «Я отниму от него радости земные; но в замену дам такие блага, о которых поведать тебе не могу. Кому из вас жизнь не сулила счастия, и кого не обманули ее обольщения? Не по мне ли тоскует душою человек, когда грусть осеняет его средь шумного веселия, когда любовь исторгает слезы из очей его, когда он стремится за призраком славы? От рождения своего вы мне принадлежите; но счастлив тот, кого из колыбели я принял в свои объятия».

И долго спорили Ангелы, и ни один не уступал другому моего сына. Наконец они условились между собою, чтобы младенец сам решил, кому из них хочет принадлежать. Оба в одно время простерли к нему десницы. Младенец пробудился и взорами встретил Ангела жизни; испуганный неожиданным видением, он робко прижался к груди моей, но ободренный ласками Ангела засмеялся и заиграл на руках моих. Потом поглядел вокруг себя и увидел Ангела смерти: веселье отлетело мгновенно от лица его; долго смотрел он внимательно в глаза Ангела и наконец — простер к нему с улыбкою руки, исторгаясь непреодолимою силою из моих объятий.

Видение исчезло; на груди моей лежал младенец безжизненный.

Видение сына Данте

Господин Bescherelle, видно магнитист, назло Парижской медицинской академии очень серьезно рассказывает в «La France littéraire» чудесный способ, каким отыскали последние тринадцать книг «Божественной комедии» Данте.

Прошло уже восемь месяцев с тех пор, как Гомер Италии присоединился в небе к чистым и благородным душам, которые он воспевал здесь на Земле. Поэму его везде читали и превозносили, имя его перелетало из уст в уста. Но к всеобщему энтузиазму присоединялось и сожаление: Данте, умирая, не сказал никому, где хранятся последние тринадцать песней его «Божественной комедии». Тщетны были все поиски, и уже начинали думать, что эта рукопись погибла, когда дворец князя Гвидо был разграблен вскоре после смерти великого поэта. Сыновья его, Пьетро и Якопо, горько оплакивали эту потерю; и, не надеясь уже найти этих песен, они, уступая требованиям своих приятелей, сами принялись оканчивать поэму отца своего, потому что и они тоже были поэты. Но после многих тщетных усилий они уже начинали раскаиваться в своем дерзком предприятии, готовы были бы отказаться от него; но их удерживала мысль, что нечестно было бы с их стороны оставить этот священный долг невыплаченным. Якопо еще более брата заботился об этом и более был огорчен смертию отца. Со времени своего пребывания в Равенне, он часто проводил целые ночи у могилы Данте в церкви францисканских монахов. Молодой поэт, безвестный сын знаменитого отца, проводил там долгие часы, мечтал, искал вдохновений.

Однажды, погруженный в поэтические мечтания, он почти невольно приблизился к могиле отца. Пробила полночь. Он был один; ничто не нарушало молчания, царствовавшего в этом священном месте. Только изредка слышались удары колокола какого-нибудь отдаленного монастыря или лай собак, пробужденных торопливыми шагами запоздалого прохожего. Стоя на коленях на могильном камне отца своего, Якопо был погружен в глубокие размышления; но вскоре, утомленный напряжением мыслей, он склонился головою на ступеньки гробницы и заснул сном крепким и тяжелым… Вскоре он был обрадован приятным видением. Ему казалось, будто в гробнице раздался шум, тень отца его вышла и приблизилась к нему. Она была покрыта саваном ослепительной белизны; в походке ея было неизъяснимое благородство и величие, а из глаз, вдавленных могилою, светилось пламя. При этом виде Якопо был поражен страхом; он боялся, что это какой-нибудь лживый призрак; потом, оправившись несколько, он упал к ногам своего родителя и, в упоении от радости, схватил его оледеневшую руку и орошал ее слезами.

— О, батюшка, — вскричал он, — неужели вы еще живы?

— Да, — отвечала знаменитая тень торжественным голосом, — я еще жив, но я живу жизнью истинною, вечною.

Успокоенный этими словами, молодой человек прибавил:

— О, священная тень отца моего, скажи, прежде, нежели ты оставил эту юдоль плача, окончил ли ты великое творение, плод изгнания и мести, завещанный тобою векам?

— Благодаря Богу и моим усильным бдениям, я окончил его и теперь еще трепещу при этой мысли от радости.

— О, в таком случае, из жалости к твоим несчастным детям, которые томятся в тщетных усилиях и, если слава твоя тебе еще дорога, не потерпи, чтобы твое бессмертное творение перешло в века неполным; покажи нам место, где ты, при жизни своей, спрятал последние тринадцать песен твоей поэмы, которые мы так долго и тщетно искали.

Данте, бросив на сына взор, исполненный трогательного соболезнования, сделал ему знак, чтобы он за ним следовал и повел его в спальню, которую занимал при жизни своей.

— Здесь, — сказал он, указывая иссохшим пальцем на небольшое отверстие в стене, — здесь находится то, чего вы так искали.

Потом, устремив на Якопо последний, прощальный взгляд, он вскричал: