Читать книгу "Анатомия скандала - Сара Воэн"

Слушая ерничанье коллег, я отвечаю на звонок: звонит Брайан насчет суда по делу об убийстве, процесс назначен в Норвиче на этот год. Я не занимаюсь защитой убийц, но в деле есть элемент сексуального преступления: женщину обвиняют в убийстве человека, который тридцать лет назад изнасиловал ее, тогда ребенка, и продолжал это делать не один год. Мне даже становится легче, когда я начинаю представлять, как можно выстроить аргументы в пользу смягчающих обстоятельств. Брайан сбросил на почту предварительную документацию, я пытаюсь ее читать.

Проходит шестьдесят минут. Интересно, присяжные вынесут вердикт до ланча? Вряд ли. В час дня я испытываю почти облегчение: теперь присяжных нельзя вызвать в зал до двух, потому что у судьи обед. Тим спрашивает, не хочу ли я сбегать в кафе съесть сэндвич, но я отказываюсь. Я не ем днем: слишком мало времени и слишком много кислоты в желудке, которая сейчас бурлит и с шипением пенится. Я держусь на нервах и адреналине – у меня подспудная потребность всегда быть готовой бежать из одного суда в другой, не теряя ни минуты, обязанность мыслить быстро и четко, ни на минуту не расслабляться, не переставать слушать или соображать, как ловчее проделать брешь в чьей-то версии или вытащить нужные показания.

И вот в четверть третьего по громкой связи раздается гнусавый голос:

– Всех участников процесса по делу Уайтхауса просят немедленно собраться в зале номер два!

Во рту сразу возникает желчная горечь. Я стараюсь немного утишить адреналин – любопытная комбинация капли волнения и моря страха распространилась во мне со скоростью только что стартовавшего спринтера. Руки, собирающие ноутбук, бумаги, сумку, нахлобучивающие на голову парик, трясутся. Я бегу в туалет – мне вдруг приспичило по-маленькому, и я рискую постоянно отвлекаться на суде, если не схожу. В кабинке я приваливаюсь к двери, откинув голову, – неожиданно нахлынули воспоминания о том, что произошло в старинной оксфордской галерее: трение спиной о неровные камни, боль от его движений, тяжесть его тела, расплющившего меня, острое жжение внутри. Я вижу гаргулью, прикрывающую ладонями глаза и рот, а потом и себя, постаревшую, в обжигающей ванне, содрогающуюся в конвульсиях от горя. Я слышу вой, с которым прятала лицо под воду, – этот вопль рвется наружу все эти годы.

Я отодвигаю защелку. Надо держаться, хотя внутри у меня все обрывается и подкашиваются ноги. Я заставляю себя мыслить рационально, когда, постукивая каблуками, спускаюсь по лестнице вслед за Анджелой, шествующей своей обычной диктаторской походкой. Не может быть, чтобы присяжные уже вынесли решение, – у них нет необходимости спешить. Хотя все мы знаем, что бывают быстрые решения (семьдесят минут на оправдательный вердикт – мой рекорд), но они редки и немногочисленны. Присяжные совещались час двадцать – достаточно, чтобы для вида поспорить, если решение единогласное, но слишком мало, если у большинства есть обоснованные сомнения.

Сколько же им надо времени? Полчаса кладем на то, чтобы удалиться в комнату для совещаний и выбрать председателя простым голосованием – ну а куда же без него; потом переспорить тех, кто считает Уайтхауса невиновным, – я до сих пор цепляюсь за надежду услышать обвинительный вердикт. Парень из Эссекса, азиат и, надеюсь, упитанный председатель возьмут верх над Оранжевой Физиономией, и над ее хорошенькой подружкой, и над пожилой дамой, у которой в голове не укладывается, чтобы человек такого положения поступил бы совсем не по-рыцарски, и над ожиревшей матроной, которая все перекладывала свои гигантские груди на стойке, благоговейно таращась на подсудимого.

Неужели их всех надо переубеждать? Много лет я слушаю вердикты присяжных, но до сих пор не всегда читаю в их душах. Городские присяжные склонны оправдывать подсудимого, жюри, в составе которых преобладают женщины, – тоже. На процессах об изнасиловании присяжные вообще не любят выносить обвинительный приговор. Получается, все ставки против меня. Но ведь было же общее резкое «ах», когда Оливия повторила ту унизительную фразу, и ее показания были встречены с сочувствием! Кроме того, присяжные сильно усомнились – я это видела! – что Джеймс Уайтхаус неспособен рвать на женщинах одежду. Гнусное оскорбление «Нечего было передо мной бедрами вертеть» вряд ли по силам сочинить молодой женщине, дающей показания в деле об изнасиловании. Это не та фраза, которую захочется лишний раз повторять.

* * *

Мы толпой вваливаемся в зал номер два: адвокаты, судья, подсудимый – зубы у последнего сжаты, подбородок выступил резче, с лица сбежали краски. Судя по шорохам, верхняя галерея стремительно заполняется. Интересно, Софи там? В животе у нее тоже лег камень, как у меня? Наверное, сидит как на иголках в ожидании, признают ли ее мужа насильником. После этого ее жизнь уже никогда не будет прежней.

И вот громадное разочарование: присяжные не закончили совещаться. Судебный пристав выносит записку.

– Присяжные интересуются, можно ли им получить копию показаний мисс Литтон, – зачитывает судья Лакхёрст и снисходительно усмехается. – Боюсь, я вынужден отказать.

Пристав слегка кланяется и торопливо уходит. Никита велит всем встать – судья выходит. Мы несемся обратно в нашу тесную, душную раздевалку. Сколько еще ждать? Нельзя ни предсказать это, ни как-то ускорить.

– А я-то думала, все на мази, – фыркает Анджела, когда мы поднимаемся по мраморным ступеням.

Я ищу на ее лице хоть малейшее сомнение, но мисс Риган, как всегда, непроницаема. Я не могу ей ответить: в горле у меня комок. В голове теснятся мысли, в которых я не желаю признаваться: ликующий Джеймс после оправдательного вердикта – и я, униженная, лишенная веры, побежденная им во второй раз.

– Что-то вы притихли, – констатирует моя ученая коллега, глядя на меня искоса, как сойка на червяка. Ее темно-серые глаза проницательней обыкновенного.

Я молча киваю, стараясь усмирить бешено мечущиеся мысли.

День тянется, как кошка на солнышке. Правосудие требует времени, и двенадцать человек, назначенные на две недели присяжными, относятся к своим обязанностям серьезно и не торопят события.

Стальные стрелки часов в раздевалке двигаются легкими толчками. Три тридцать. Три тридцать пять. Три сорок. Три сорок пять. В любую минуту может прозвучать объявление по громкой связи. Четыре часа. Пять минут пятого. Хватит ли им времени? Достаточно ли этим двенадцати людям нескольких часов, чтобы проанализировать показания и вынести единственно правильный, справедливый вердикт?

– Черт побери, вот уж надеюсь, что они не засидятся! Мне уже пора идти. – Анджела, меряя шагами комнату, с сухим щелчком отламывает кусочек шоколадного печенья и шуршит оберткой. – Отвратительно, – говорит она, отхлебнув теплый черный кофе из бумажного стаканчика, и продолжает ходить.

Исход процесса для нее очень важен: адвокатская практика мисс Риган отнюдь не увеличится, если она не сможет добиться оправдания для Джеймса Уайтхауса. Но это не идет ни в какое сравнение с тем, что вердикт присяжных значит для меня.

Я стараюсь не терять присутствия духа, но ночами меня охватывает ледяная уверенность в поражении, и сейчас надежда тает с каждой минутой. Я знала, что при вынесении решения без сложностей не обойдется. Изнасилование – одно из самых отвратительных преступлений, и если оно совершено не ужасным незнакомцем, о котором нас туманно предупреждали в детских сказках, а затем, более прозрачно, в отрочестве («вот накинется на тебя дядька в темном переулке и как приставит нож к горлу»), а, на минуточку, харизматичным импозантным представителем среднего класса, человеком интеллектуального труда, состоявшим с истицей в интимных отношениях, с которым вы с удовольствием поздороваетесь на улице или у школы, пойдете на ужин или познакомите своих детей или родителей, – если это такое изнасилование и такой человек, тогда перед присяжными непростая задача – решить голосованием, клеймить ли обвиняемого несмываемым позором.