Читать книгу "Прощай, пасьянс - Вера Копейко"

Все остальные ночи до отъезда Мария была с ним. Как будто жаждала восполнить ту единственную ночь, которую не была.

— Ты, Лиза, — говорила она после, — как будто дала мне волю. Я чувствую себя так, словно что-то отпустило. Будто камень упал… С души…

— С чресел, — засмеялась Лиза. — Они у тебя стали свободными…

— Откуда ты знаешь?

— По твоей походке, — хмыкнула она.

— А что в ней такого?

— Да ничего. Но ты теперь ходишь так, будто тебя отвязали. — Лиза захихикала. — А раньше ты ходила, словно опасалась что-то потерять…

Мария хлопала глазами:

— Теперь ты будешь так ходить. Чтобы не потерять…

— Не потеряю, сестра. Я сделаю то, что должна.

— Спасибо, сестра. — Мария наклонилась и поцеловала Лизу в холодную щеку. — Ты такая холодная…

— Весь жар ушел в иные места, — засмеялась Лиза. — Пускай там и будет…

Теперь они обе жили ожиданием скорого конца срока.

23

Они увидели судно на горизонте и сразу почувствовали, что это не к добру. В эти дни пираты беспощадно грабили на море. Каперы разоряли торговые корабли, нападали на побережье. Опасные были времена. Трудно разобраться простому матросу, какая страна против какой воюет, да и купцу тяжело понять.

О войне с Наполеоном заговорили еще летом 1806 года. Федор знал и о том, что был готов договор с французами о мире. Но Александр I уже ударил по рукам с прусским королем насчет войны против Франции. Договор с Францией Россия не подписала.

Поэтому, отправляясь в дальний путь, купцу ничего не оставалось, как перекреститься на дорожку да иконку на шею повесить, чтобы оберегала от врагов.

Он смотрел вдаль и видел, что судно движется прямо на них — резво, так резво, что было ясно: оно не собирается сбавлять ход или уступать дорогу.

Федор приставил к правому глазу подзорную трубу, которая только что висела у него на поясе в кожаном футляре.

— Лево руля! — скомандовал он, его голос подхватил ветер.

Бригантина склонилась на левый борт, Федор не отрываясь наблюдал за маневром чужого судна. Оно взяло вправо. Федор почувствовал отрезвляющий холодок в груди. Он ведь только что предавался сладостным мечтаниям, мысленно перебирая вещички, купленные для новорожденного во всех славных европейских портах Европы и в самой Америке. Купил он кое-что даже на вырост — американскую шляпу, точно такую, как себе, только самую маленькую, какую смог отыскать.

Такую шляпу впервые он увидал в салуне в городе Бостоне, куда привели его местные купцы. Они решили показать ему, как тут пьют виски.

Ох и вечерок был — не забыть до самой смерти, вспоминал Федор. Он пошел туда со всеми матросами, а Алешка Прыткий прихватил с собой флягу с калиновкой и маленький бочонок соленых рыжиков.

Когда выложили они все это на деревянный стол, когда приняли американцы северного напитка, вот тогда-то лальские мореходы и поняли: всю землю обойди — люди везде одинаковы.

Говорили они на смеси языков — английского, немецкого, французского — кто что знал. Но из этих разговоров Федор понял, какая каша в голове у американцев о русских и о России. Понял он, откуда они черпали свои понятия. Из разных придумок, потому что мало иностранных купцов заходило дальше Архангельска и Петербурга, еще меньшее число ступало на московскую землю. Русского языка они не знали, а понять, что на самом деле происходит в русской жизни, мешала фанаберия, как говаривал еще Степан Финогенов, повидавший многих людей из-за моря.

«Со снисхождением они к нам относятся, сынок», — вспоминал он отцовские слова, которые принимал с некоторым сомнением.

А потом, когда сам побывал в чужих странах, убедился, что к русским многие относятся, как к коварным и диким людям.

Он в изумлении открыл рот и уставился на здоровенного американца, который сидел напротив него за столом в салуне, полагая, что не так понял. Но тот на самом деле считал, что русские и китайцы живут рядом и они почти одно и то же.

— Тебе не слишком высоко? — Американец кивнул на стул, на котором сидел Федор. В глазах его, уже подернутых пеленой тумана от виски и калиновки, светилась искренняя забота.

Федор огляделся.

— Да нет. Хорошо сижу. До штофика достаю. — Он дружелюбно засмеялся, предлагая не беспокоиться о нем.

— Но вы, русские, обычно сидите на низких скамеечках или на полу. Я знаю! — Американец подмигнул. — Хочешь? Составлю тебе компанию.

Федор и глазом не успел моргнуть, как новый приятель, с которым они только что договорились о партии буйволиной кожи, скользнул на пол. Над столом больше не было видно могучей груди в клетчатой рубахе и кожаном жилете. А только голова с потным от усердия в напитках лбом. Он дергал Федора за руку.

— Ну же, иди сюда. Не смущайся. Мы самый гостеприимный на свете народ.

Федор крепко схватил его за протянутую руку и потянул, ставя обратно на ноги. Тот вцепился в крышку стола другой рукой. Но Федор не отпускал. Он мигнул Прыткому, который больше не изображал вусмерть пьяного матроса, все понял и быстро подхватил нового знакомого. Они усадили его на стул, и Федор сказал:

— Это китайцы сидят на низких скамеечках или на полу. Мы — нет. Мой батюшка бывал в Китае и сам видел.

— Вот как? — изумился американский друг. — Но это ведь вы едите ласточкины гнезда?

— Да нет, — поморщился Федор. — Их едят тоже китайцы.

— А ты говорил, что твоя лодка называется «Моя ласточка», — не отступал американец.

— У нас тоже есть ласточки. Мы любим и почитаем этих птиц. И вообще… это нежное имя для любимой женщины, если хочешь знать.

— Но ты не ешь ее, правда? — Американец наклонился к нему, изображая крайнюю степень доверительности. — Не ешь?

— Кого? — опешил Федор. Потом почувствовал, что начинает злиться на бестолковость собеседника, и скомандовал: — Алешка! Плесни-ка ему поглубже. Пускай протрезвеет!

Алешке не надо было повторять дважды. Он наклонил бутыль с калиновкой и подвинул питье американцу. Тот не глядя опрокинул его в себя и снова уставился на Федора. В его глазах стало еще больше доверительности.

— Я читал, что у русских любимое блюдо — ласточкины гнезда и медвежьи пальчики. — Он поднял вверх руку, потом с грохотом опустил на стол. Стекло зазвенело, а налитые напитки пошли волнистой рябью.

— Убери меня от него, — прошептал Федор Алешке.

Тот понял. Федора Степановича редко разбирал гнев, но если это случалось, могли пострадать не только возбудившие этот гнев.

— Понял, — кивнул он. Потом повернулся к хозяевам застолья: — Мы… мигом будем обратно, — скорее объяснил он жестами, чем словами.

Он вывел Федора на улицу через качающиеся двери салуна.