Читать книгу "Дюма - Максим Чертанов"

Сюжет нашел Маке, открывший забытого писателя Гасьена Сандра де Куртиля (1644–1712): был мушкетером, стал журналистом, сидел в тюрьме за «желтые» памфлеты, оскорблявшие видных лиц, специализировался на поддельных мемуарах. Маке заинтересовали эпизоды из «Мемуаров L. С. D. R.» (расшифровывают как «Мемуары графа де Рошфора») и «Мемуаров маркизы де Френ», относящихся к концу царствования Людовика XIV. Одного мужчину обманом женили на развратнице, другой продал жену в рабство: можно соединить. Он прислал план Дюма, обсудили, дальше было как с «Арманталем»: Маке написал текст, отдал его Дюма, тот увеличил в 4,5 раза, получился великолепный роман «Сильвандир», незаслуженно забытый: так глубоко в мужской психологии ни Дюма, ни Маке никогда больше не копались. Не исключено, что материалом отчасти послужил брак Дюма: если так, это единственный источник, из которого можно понять, что за отношения были у него с Идой.

Юноше Роже д’Ангилему семья не дает жениться на любимой Констанции, так как надо жениться на богатой; в Париже ему предлагают в жены дочь богатого судьи, которую тот почему-то жаждет сбыть с рук. Он соглашается. «На душе у д’Ангилема скребли кошки; он заранее ненавидел женщину, которую ему предстояло вскоре увидеть, и все же в угоду мужскому самолюбию хотел, чтобы после первой встречи у нее не осталось дурного впечатления от его наряда и наружности… Кроме того, к благоденствию быстро привыкают: Роже вышел из судебной палаты столь горделивой походкой и до того напыжившись, как будто он был миллионером с самого своего рождения». Невеста, Сильвандир, оказывается восемнадцатилетней красавицей, умницей. В чем подвох? Роже убежден, что подвох есть. Тем не менее он «немного поплакал, повздыхал, но в конце концов покорился своей участи, и даже довольно спокойно…». Поженились: «Я думаю, не существует такого брачного союза — если даже речь идет о союзе тигра и пантеры, — в котором, по крайней мере первые две недели после свадьбы, супруги не наслаждались бы безмятежным покоем». Но Роже, как герой Пруста, изводит себя ревностью и вместо того, чтобы радоваться, все время тратит на слежку и допросы: алкоголичка? картежница? воровка? Нет. «Тем хуже, тем хуже! — подумал шевалье. — Должно быть, у нее есть более серьезные недостатки».

Чем сильнее физическая страсть Роже к жене, тем больше он ее изводит. Поскандалив с ней, уехал, а по возвращении его арестовали — за что? В тюрьме он от опытного узника (набросок аббата Фариа) узнаёт, что люди по политическим доносам сидят десятилетиями. «Кровь приливала к его голове и так неистово стучала в висках, как будто у него начиналась горячка. Он закрывал глаза, забывался, впадал в дремоту: это было нечто среднее между бодрствованием и сном. И тогда самые странные видения проносились у него перед глазами. Большую часть ночи он ворочался с боку на бок и только часам к двум засыпал тяжелым сном; а через некоторое время его начинали терзать обрывочные сновидения. То ему чудилось, будто у него, как у птицы, выросли крылья и он вылетает через окно, то он неожиданно превращался в мышь и проскальзывал в щель под дверью; но потом, когда он убегал по водосточным трубам либо парил в небесном просторе, лапы или крылья внезапно отказывались ему служить…»

От знакомого Роже узнаёт, что его засадила жена. До сих пор ему, при всей ненависти к ней, такое и в голову не приходило. Он и теперь ждет, что она придет и утешит («стокгольмский синдром»!), но ее нет; спустя месяцы он решает отомстить и обретает спокойствие: вынашивать месть — значит быть при деле. Просидел два года, вдруг пришел любовник жены и сказал, что его освобождают благодаря ее хлопотам (на самом деле хлопотали друзья). Вернулся домой, началась жизнь в притворстве, но физическая страсть воскресла и сопротивляется ненависти. «Роже, ощущая, что достаточно ему протянуть руку, достаточно ему бросить взгляд, и его тут же окутывают волны нежной привязанности, порою забывал о своих ужасных подозрениях». Он уже не верит, что жена на него донесла, и с тем же тупым упорством, с каким прежде искал доказательства ее пороков, ищет свидетельства невинности. «Случалось, что среди ночи он вдруг просыпался от страшного кошмара — ему мерещилось, будто он все еще узник и томится в зловонной камере на жестком ложе… затем он вдруг обнаруживал, что он у себя в спальне, где мягко светит лампа под алебастровым абажуром, что он покоится в мягкой постели под шелковым балдахином, а рядом спит сном праведницы Сильвандир, эта пылкая сирена, любострастная чаровница, красавица с черной душою… И тогда Роже охватывало яростное желание сжать эту женщину в любовном объятии, прижаться губами к ее губам, задушить и упиться ее последним вздохом; при этом он говорил себе, что если в жизни она принадлежала не только ему, то уж в смерти по крайней мере будет принадлежать ему одному. Однако шевалье выполнял только первую часть своего порыва…»

Наконец он точно узнал, что жена виновна, сговорился с тунисским работорговцем, что тот ее купит, нанял головорезов разыграть похищение, наврал в полиции, что жена утонула, стал «вдовцом», не погнушался получить наследство, обручился с Констанцией. Но ему тошно, страшно, он откладывает свадьбу, тут приезжает персидский посол с женщиной — Сильвандир. Взаимный шантаж: «посол» оказался мошенником, Роже будет молчать, Сильвандир тоже, все довольны.

17 февраля 1842 года в академию избрали престарелого политика Паскье (обыграл де Виньи) и философа Баланша. Ну, эти долго не проживут. 24 февраля — оглушительный провал «Лоренцино», трудно сказать почему, пьеса хорошая, скорее всего, она не соответствовала духу Французского театра, а Дюма упорно стремился именно туда. Зато путевые заметки «Сперонара» имели успех, писал продолжение — «Капитан Арену». Заработал, анонимно поучаствовав в написании комедии Шарля Лафона «Соблазнитель и муж», написал по заказу издательства «Маэн и Кормон» биографию Жанны д’Арк «Жанна Дева». По Италии гастролировала французская труппа актера Долиньи с «Антони» и «Дарлингтоном», цензура запрещала: автор, говорят, аморальный. Дюма отвел Долиньи к издателю Баттелли, который занимался «Галереей Уффици», сговорились изменить названия и назвать автором Эжена Скриба, деньги пополам. Скриб — оплот морали — не возражал. Новости из Франции: умер академик Жан Роже, де Виньи и Сент-Бёв выдвигались, 4 мая проиграли филологу-латинисту Анри Патену. В июне во Флоренцию приехал на каникулы двадцатилетний студент военной академии Жозеф Бонапарт (сын Жерома) и, как когда-то Фердинанд Орлеанский, раскрыв рот бегал за Дюма. Тот очень нуждался в «младших братишках», привязывался быстро и горячо, день-деньской говорили о Наполеоне, 26 июня поехали на Эльбу, потом на соседний остров Монте-Кристо; Дюма обещал когда-нибудь написать книгу с таким названием. Вернулись 13 июля, 18-го он пришел обедать к Бонапартам, и там ему сказали, что случилось несчастье. «Две мысли одновременно промелькнули в моем мозгу: мои дети и — наследный принц. Но это не могло касаться детей: если бы с ними что-то случилось, известили бы меня и больше никого».

13 июля Фердинанд Орлеанский погиб в дорожной аварии. «Я больше ничего не видел, не слышал, только биение собственного сердца, повторявшего: „Умер! Умер! Мертв!“», — писал Дюма в «Вилле Пальмиери» (и много лет спустя почти теми же словами в «Новых мемуарах»). «Когда? — спросил я. — 13 июля, в четыре. — Я сел. 13 июля! Что я делал в тот день? Посетило ли меня предчувствие? Нет, ничего; я провел тот день как другие дни, даже веселее; Господи! в тот час, когда он умирал, я, наверное, смеялся…» «Его смерть и смерть мамы были для меня самым страшным несчастьем, которое потрясло меня до полного отчаяния… В его голосе, его улыбке, его глазах было магнетическое очарование, какого я не встречал ни у кого, ни у одной, даже самой соблазнительной, женщины, ничто и близко не могло сравниться с этой улыбкой, этим голосом. Часть моего сердца лежала в гробу…» Счастливый XIX век, когда мужчинам не нужно было притворяться бесчувственными мужланами, чтоб их не обвинили в неподобающей нежности к другу.