Читать книгу "Макиавелли - Никколо Каппони"

По утрам Макиавелли гулял в лесу, прихватив с собой томик Данте, Петрарки «или кого-нибудь из второстепенных поэтов, Тибулла, Овидия», чтение которых служило ему утешением. Затем отправлялся в ближайшую харчевню, где беседовал с проезжими постояльцами. Отобедав с семьей и вкусив «пищи, которой меня одаривают бедное имение и скудное хозяйство», Никколо вновь отправлялся в харчевню и остаток дня проводил за игрой в карты и нарды с местными жителями. Чаще всего такие поединки заканчивались бурными перебранками, и, «не гнушаясь этими тварями, я задаю себе встряску и даю волю проклятой судьбе — пусть она сильнее втаптывает меня в грязь, посмотрим, не устыдится ли она, наконец». Возвратившись домой, Макиавелли снимал испачканные, запыленные одежды и, облачившись в мантию, подобающую его званию, беседовал с великими мужами древности, внимая их мудрым наставлениям.

Так, вдохновляясь этими беседами, Никколо начал небольшую книгу «О государствах» (De Principatibus), в которой рассматривал принципы государственного управления и которую собирался посвятить Джулиано де Медичи. «И если вам когда-либо нравились мои фантазии, — писал он Веттори, — вы и эту примете не без удовольствия, а государю, особенно новому, она может пригодиться». А затем добавлял, что обсудил с Филиппо Казавеккиа, как бы ему улучить возможность и лично вручить свое сочинение Джулиано. Друзья взвесили все за и против, но Никколо все равно надеялся, что Медичи примет его на службу, «хоть камни ворочать». Вопреки всему он верил, что по его книге «будет видно, что я не проспал и не проиграл в бирюльки те пятнадцать лет, которые посвятил изучению государственного искусства, и всякий захочет использовать богатый опыт человека, готового им поделиться». Как бы ни сложилось его трудоустройство, в своих интеллектуальных способностях Макиавелли никогда не сомневался.

Спустя десять дней он вновь написал Веттори и в очередной раз попросил его похлопотать о Донато даль Корно, карьера которого, судя по всему, натолкнулось на подводные камни флорентийской политики. В ответ Веттори заверил друга, что уже предпринял некоторые шаги, чтобы помочь даль Корно, и что все это время присматривался, не подвернется ли работа для Никколо. К тому же Веттори добавил, что будет рад получить его сочинение и по прочтении выскажет свое мнение о том, стоит ли вручать его Джулиано. Но Макиавелли не мог ждать и, возможно, именно тогда и отправил Джулиано сонет под названием «Дрозды», приложив к посланию сверток с птицами. Вероятно, подобным жестом Никколо хотел намекнуть предполагаемому покровителю на то, что вскоре он пришлет ему нечто более значительное:

Я вашему Великолепью шлю Немного дичи — скромный дар, не скрою, — Чтоб о себе, обиженном судьбою, Напомнить вам. Увы, за что терплю? Коленопреклоненно вас молю: Тому, кто брызжет на меня слюною, Заткните глотку этою едою, Чтоб злую клевету свести к нулю. Возможно, мне заметит Джулиано, Увидев дар, что я не прав и тут, Что тощий дрозд — не пища для гурмана. Но ведь Макиавелли тоже худ, — Скажу в ответ, — однако, как ни странно, Наветчики меня со смаком жрут. Прошу не счесть за труд Ощупать птиц, и вы поймете сразу, Что лучше доверять рукам, чем глазу.[71]

Но и на этот раз мечтам Макиавелли не суждено было сбыться, и, возможно, разочарование автора еще больше усиливалось тем, что в письме от Веттори он не нашел ничего, кроме сплетен, анекдотов и причитаний по поводу ослабшей мужской силы. Никколо не желал тратить время на подобное самоуничижение и написал Франческо, что ему, «большому любителю женщин», по-видимому, придется приехать в Рим и развеять его аскетизм, «ибо, едва оценив ваше положение, я бы сказал: «Посол, проявите благоразумие, иначе вы зачахнете: здесь же нет ни юношей, ни девушек. На кой дьявол нужна такая жизнь?»».

По крайней мере, о собственной мужской силе Макиавелли беспокоиться не приходилось. С началом зимних холодов он вернулся во Флоренцию и большую часть времени проводил в лавочке Донато даль Корно и доме Кудряшки, несмотря на то, что его постоянное присутствие уже начинало раздражать хозяев. Донато окрестил его «магазинным клопом», а куртизанка — «клопом постельным».[72] Тем не менее Никколо обнаружил, что все нуждаются в его советах, и грелся подле жаровни Донато[73] и иногда в постели куртизанки. Дама, приземленная и сведущая в житейских делах, с трудом понимала возвышенные доводы Макиавелли. «Ох уж эти мыслители! На что же они живут? — однажды воскликнула она в недоумении. — По-моему, они просто переворачивают все с ног на голову».

Но с ног на голову оказались перевернуты не только мысли в голове Макиавелли. За несколько месяцев, проведенных Никколо в уединении, Лоренцо де Медичи взял под контроль Флоренцию, а Джулиано окончательно обосновался в Риме. Медичи неуклонно возрождали свою старую конституцию: балья восстановила прежние органы власти, которые до революции 1494 года позволяли семейству удерживать город в своих руках. Но не всё у правящего клана шло гладко. Сама балья выступила против инициатив, дающих Медичи еще большую власть над Флоренцией: в частности, был отклонен проект закона, предоставлявшего Джулиано неограниченно управлять фискальной политикой и выбирать кондотьера по своему усмотрению. Более того, даже приближенные к власти поняли, что Медичи, заняв папский престол, не всегда находили время для Флоренции. Неизменное отсутствие правителя в городе и вовсе пришлось не по нраву флорентийцам.

Сложившаяся ситуация не только ослабляла авторитет Медичи, но и оставляла лазейки для распрей между членами правительства. Джулиано пришлось самому вмешаться и прислать письмо, чтобы избавить своего протеже Джованни Берарди от посягательств его противников, ранее пытавшихся помешать ему занять пост гонфалоньера. Тот факт, что Берарди также оказался бывшим другом Содерини, свидетельствует о замысловатой политической игре, которую затеяли Медичи, чтобы склонить на свою сторону как можно больше флорентийцев. Но вопреки всем усилиям, с упразднением Большого Совета многие — больше, чем Медичи могли завлечь, — лишились политического влияния, которым пользовались на протяжении восемнадцати лет.

К тому же политическое переустройство 1512 года заставило «плакс», при Содерини отличавшихся сильной разобщенностью, сплотиться, и в итоге властям не раз приходилось усмирять монахов, читавших апокалипсические проповеди и речи в защиту Савонаролы (Макиавелли со свойственным ему сарказмом обычно посмеивался над подобными нравоучениями). Пытаясь бороться с инакомыслием, в 1513 году перед выборами на высшие посты правительство провело особую проверку кандидатов, по условиям которой в избирательные списки попадали лишь те, кого ранее уже проверяли на пригодность занимать менее значительные должности, что весьма воодушевило таких, как Донато даль Корно. Стало ясно, что без личного присутствия кого-нибудь из членов семейства Медичи невозможно было контролировать власть в городе.