Читать книгу "Джон Рид - Теодор Гладков"

Было от чего морщиться судье Лэндису, а Большому Биллу с веселой ухмылкой подмигивать Джону Риду.

Сотни людей пожелали дать показания в пользу подсудимых.

Молодой Фрэнк Роджерс с горечью и гневом рассказал о пожаре на шахте «Спекюлэйтор», где сгорели заживо сотни людей, так как компания не хотела прорубить ходы в перемычках. Рабочий-электрик в Бьютте Билл Дэнн дал показания о зверском линчевании уоббли Фрэнка Литтла. Раньше чем повесить Фрэнка, изуверы долго глумились над ним, перебили ноги, вырвали глаза, пять километров волокли на веревке за автомобилем…

До последнего момента Хейвуд пытался спасти организацию, хотя прекрасно понимал, что суд — это лишь инсценировка для разгрома ИРМ. И все-таки он решил бороться. Вместе с юристами он разработал тактику защиты, целью которой было доказать, что ИРМ не является тайной заговорщической организацией. Но защитники увлеклись. Они дошли до утверждения, что ИРМ ничего не имела против войны. Со скамьи подсудимых послышался негодующий ропот. Нет! Они не хотят спасать свою свободу ценой отказа от убеждений, ценой вечного позора перед лицом международного рабочего класса! Большой Билл вскочил с места и резко прервал защитника:

— Это не так! Я не хочу, чтобы присяжные и подсудимые могли подумать, что я сочувствую войне! Я ее ненавижу! Что может дать война стране? Ничего, кроме калек, вдов и сирот… Мы не имеем ничего общего с войной. Наше дело — защищать интересы рабочих. Капиталисты на войне загребают бешеные барыши, а на долю рабочих остаются смерть, нищета, слезы жен и детей.

Хейвуд говорил четыре часа, говорил так, как может говорить только человек, до последней клетки тела убежденный в своей правоте и сознающий, что, быть может, это его последняя речь.

Прокурор молчит. Молчит судья. Молчат, потупив глаза, присяжные. Стараясь не пропустить ни слова, записывает речь старого боевого товарища Джек Рид.

— …Это не суд, а глумление над правосудием!

Большой Билл садится. Он кончил Его речь — лебединая песнь Индустриальных рабочих мира. Джек Рид наклоняется к Арту Юнгу.

— Мне, только что вернувшемуся из России, эта сцена кажется до странного знакомой, как будто я уже наблюдал раньше. Теперь я вспомнил процесс ИРМ в зале федерального суда в Чикаго напомнил мне заседание Всероссийского съезда Советов в Петрограде. Я никак не могу себя заставить поверить, что эти люди находятся под судом.

Рид на минуту задумывается, собираясь с мыслями, заканчивает твердо:

— Они не раболепствуют, не выглядят запуганными — наоборот, они уверены в себе, преисполнены человеческого достоинства. Совсем большевистский революционный трибунал. Знаешь, Арт, у меня на мгновение мелькнула мысль, что на моих глазах Центральный исполнительный комитет американских Советов судит судью Лэндиса за… ну, скажем, за контрреволюцию!..

Обо всем этом Джон Рид рассказал на страницах своего очерка в сентябрьском номере «Либерейтор»[23].

Этот номер «Либерейтор» — последний, под которым стоит подпись Джона Рида как члена редколлегии журнала. Макс Истмен, старый друг по старому «Мэссиз», все больше шел на компромиссы и уступки. «Либерейтор» постепенно, но неуклонно превращался в обычный журнал либеральной интеллигенции. Как ни труден был Риду этот шаг, он не мог поступить иначе. Его письмо к Истмену полно искреннего сожаления и грусти. Но решение твердо и бесповоротно. Он остается другом журнала, по возможности даже автором, но просит не считать его больше ответственным за общее направление издания. Это был один из уроков, взятых Джеком у большевиков в принципиальных вопросах не идти на уступки никому, даже близким.

И снова полоса публичных выступлений. И снова аресты, слежка, штрафы. Общая сумма его «долгов» дяде Сэму уже достигла двенадцати тысяч долларов и продолжала непрерывно возрастать.

Потом был новый суд над «Мэссиз». На этот раз Рид не опоздал на скамью подсудимых. Он произнес на суде одну из самых ярких речей в своей жизни о кровавой империалистической войне, о международной рабочей солидарности, о позоре, павшем на Америку после интервенции в Сибири и Архангельске, о социализме.

Голоса присяжных разделились. Это спасло Джека Рида от решетки. Второй процесс, как и первый, окончился ничем. После нескольких месяцев разлуки Рид встретился с Вильямсом. Несколько часов они засыпали друг друга бесконечными «а помнишь?»

Вильямс, оказалось, пережил за это время немало. Когда немцы начали наступление на Петроград, он организовал отряд из добровольцев-иностранцев и выступил с ним на фронт. Когда немцев отбросили, Вильямс проехал через всю огромную Россию до самого Владивостока, испытал множество приключений и, наконец, вернулся в США.

— Путь у нас был разный, а результат один, — закончил Альберт свой рассказ. — У меня тоже отобрали бумаги, все до одной.

Как и Рид, Вильямс разъезжал по штатам с лекциями о Республике Советов За полгода он умудрился прочитать их более ста пятидесяти! Рид только ахнул.

7 ноября Вильямс и Рид вместе участвовали в большом рабочем митинге Специально по этому поводу они даже выпустили брошюру под названием «Один год революции» Должно быть, это было первое зарубежное издание, посвященное юбилею Октября.

Последние месяцы 1918 года были полны событий. Сиссон, вернувшийся из России, опубликовал свои «документы». Все буржуазные газеты ухватились за эти неуклюжие фальшивки. Рид разоблачил их в печати.

Эптон Синклер выступил с путаными, полными сомнений и колебаний заявлениями о русской революции Рид послал Синклеру открытое письмо, в котором разъяснял, что ни один социалист (Джек теперь уже официально входил в партию, в ее левое крыло) не может сомневаться в «великолепии большевистской мечты и в возможности ее практического осуществления».

Левое крыло Социалистической партии все более обостряло свои отношения с правым руководством. И Рид понимал, что это прямое следствие русской революции и распространения большевистских идей. Группа латышей-социалистов в Бостоне стала даже на собственные деньги издавать новый журнал под названием «Революционный век». Первым редактором журнала стал Луи Фрейна, порывистый, нервный, не всегда уравновешенный, один из самых популярных лидеров партии. Фрейне было всего двадцать четыре года, но за его плечами уже был десятилетний революционный стаж. Он родился в Неаполе. Когда малышу было два года, его отец эмигрировал в Нью-Йорк в поисках работы. Жил, конечно, в районах трущоб. В шесть лет Луи стал зарабатывать на хлеб классическим способом — продавая газеты. Кем только ему впоследствии не пришлось работать! Фрейна был самоучкой, что не помешало ему стать одним из самых образованнейших людей в Социалистической партии. Правда, Фрейна был порядочным путаником, но это объяснялось, по-видимому, не отсутствием систематического образования, а бурным, эксцентричным темпераментом. Фрейна обладал недюжинным талантом, и впоследствии Ленин называл его произведения крайне полезными[24].