Читать книгу "Палач любви и другие психотерапевтические истории - Ирвин Д. Ялом"

Невозможность познать другого связана не только с проблемами, которые я описал: глубинными структурами образа и языка, намеренным или случайным решением человека скрывать что-либо, слепыми пятнами в поле зрения наблюдателя, – но и с необыкновенным богатством и сложностью каждого отдельного человека. В то время как для распознавания биохимической и электрической активности мозга предпринимаются грандиозные научные проекты, поток переживаний каждого человека настолько сложен, что всегда будет опережать любую новейшую технологию перехвата информации.

Джулиан Барнс в блестящей и остроумной манере проиллюстрировал в «Попугае Флобера» непостижимую человеческую сложность. Автор поставил перед собой цель открыть подлинного Флобера, человека из плоти и крови, который скрывается за привычным образом. Не удовлетворенный традиционными биографическими методами, Барнс попытался постичь сущность Флобера, используя косвенные методы: обсуждая, например, его интерес к поездам, животных, с которыми он чувствовал родство, или разные способы (и цвета), которые он использовал, описывая глаза Эммы Бовари.

Барнсу, конечно, не удалось уловить квинтэссенцию человека (Флобера) и в конце концов он поставил перед собой более скромную задачу. Посетив два музея Флобера – один в доме его родителей, другой в доме, где он жил в зрелые годы, – Барнс увидел в каждом чучело попугая, который, по заявлению сотрудников обоих музеев, был прототипом Лулу, попугая из «Простой души». Эта ситуация расшевелила исследовательское любопытство Барнса: хоть он и не смог отыскать настоящего Флобера, но, ей-богу, сможет же он, по крайней мере, установить, какой из двух попугаев настоящий!

Внешний вид обоих попугаев не помог: они походили друг на друга как две капли воды; и к тому же оба совпадали с опубликованным Флобером описанием Лулу. Далее, в одном из музеев пожилой смотритель представил доказательство подлинности попугая. На его жердочке был штамп «Музей Руана»; затем он показал Барнсу фотокопию квитанции, подтверждающей, что Флобер более ста лет назад взял напрокат (и затем вернул) попугая из муниципального музея. Окрыленный близостью разгадки, автор поспешил в другой музей, но обнаружил лишь, что на жердочке у конкурирующего попугая стоит точно такой же штамп.

Позднее он поговорил со старейшим из ныне живущих членов «Общества почитателей Флобера», который и рассказал ему подлинную историю попугаев. Когда создавались оба музея (спустя много лет после смерти Флобера), каждый из директоров независимо от другого пошел в муниципальный музей с копией квитанции в руке и попросил попугая Флобера для своего музея. Каждого директора проводили в огромное хранилище чучел животных, где находилось по меньшей мере пятьдесят внешне одинаковых чучел попугаев! «Выбирайте», – предложили каждому из них.

Невозможность идентификации подлинного попугая положила конец вере Барнса в то, что «настоящий» Флобер или еще кто-нибудь «настоящий» может быть найден. Но многие люди так никогда и не обнаруживают бесплодность таких поисков и продолжают верить, что если бы у них было достаточно информации, они могли бы описать и объяснить человека. Обоснованность личностного диагноза всегда была предметом разногласий среди психологов и психиатров. Некоторые верят в успех начинания и посвящают свою карьеру достижению еще большей точности нозологической классификации. Другие, к которым я отношу и себя, удивляются, что кто-то вообще принимает диагноз всерьез, что его считают чем-то большим, нежели простым набором симптомов и поведенческих черт. Несмотря на это, мы находимся под все возрастающим давлением (больниц, страховых компаний, государственных ведомств), которое заставляет нас определять человека диагностической фразой или категорией с номером.

Даже самая либеральная система психиатрической классификации накладывает границы на бытие другого. Если мы относимся к людям с полной уверенностью, что можем отнести их в определенную категорию, мы никогда не увидим и не поддержим в них те части, жизненно важные части, которые выходят за рамки наших определений. Продуктивные отношения всегда подразумевают, что другого никогда нельзя познать полностью. Если бы меня вынудили повесить на Мари официальный ярлык с диагнозом, я бы последовал формуле, описанной в последнем издании Руководства по диагностике и статистике психических расстройств и вывел бы точный и официально звучащий диагноз, состоящий из шести частей (автор, вероятно, имеет в виду старые варианты DSM, где диагноз имел несколько факторов, так называемых «осей». – Прим. ред.). Но я знаю, что он не имел бы ничего общего с настоящей, живой Мари – Мари, которая всегда удивляла меня и ускользала от понимания, – Мари двух улыбок.

Глава 8

Три нераспечатанных письма

– Первое пришло в понедельник. День начался обыкновенно. Я все утро работал над статьей, а около полудня прошелся до конца подъездной дорожки, чтобы забрать почту – обычно я просматриваю почту за обедом. По какой-то причине, не знаю, у меня было предчувствие, что этот день сулит неожиданности. Я подошел к почтовому ящику и… и…

Саул не мог продолжать. Его голос сорвался. Он опустил голову и попытался взять себя в руки. Я ни разу не видел его в таком ужасном состоянии. Его лицо было искажено отчаянием, от чего он выглядел старше своих шестидесяти трех лет, его опухшие виноватые глаза покраснели, нечистая кожа блестела от пота.

Через несколько минут он попробовал продолжить.

– Среди корреспонденции я увидел, что оно пришло… Я… Я не могу продолжать, я не знаю, что делать…

За те три или четыре минуты, что Саул находился в моем кабинете, он довел себя до состояния невероятного волнения. Он начал дышать часто, делая короткие, отрывистые и неглубокие вдохи. Он уронил голову на колени и задержал дыхание, но безуспешно. Затем он поднялся со стула и начал ходить по кабинету, глотая воздух большими порциями. Еще немного такой гипервентиляции, и я знал, что Саул потеряет сознание. Хотел бы я в тот момент иметь под рукой коричневый бумажный пакет, в который он мог бы дышать, но в отсутствие этого старого народного средства (которое не хуже любого другого противодействует гипервентиляции) я постарался успокоить его словами.

– Саул, с вами ничего не случится. Вы пришли ко мне за помощью, и я умею ее оказывать. Мы справимся с этим вместе. Я хочу, чтобы вы сделали следующее. Сначала ложитесь на эту кушетку и сконцентрируйтесь на своем дыхании. Вначале дышите глубоко и быстро; затем мы постепенно успокоим дыхание. Я хочу, чтобы вы сосредоточились только на одном и ни на чем больше, вы меня слышите? Обращайте внимание лишь на то, что воздух, поступающий в ваши ноздри, всегда кажется холоднее, чем тот, что вы выдыхаете. Сконцентрируйтесь на этом. Вскоре вы заметите, что по мере замедления дыхания выдыхаемый вами воздух становится все теплее.

Мое предложение оказалось более эффективным, чем я ожидал. За считаные минуты Саул расслабился, его дыхание замедлилось, и признаки паники исчезли.

– Теперь, Саул, когда вы выглядите получше, давайте вернемся к работе. Помните, что меня нужно ввести в курс дела, – ведь я не видел вас три года. Что конкретно с вами случилось? Расскажите все по порядку. Я хочу услышать все в деталях.