Читать книгу "Вяземская голгофа - Татьяна Беспалова"

Племянник Евгении Фридриховны поведал Тимофею о слухах, ползавших по Вязьме. Дескать, ходит по вяземским лесам целая Красная Армия. Воюет с немцами, немалую территорию контролирует. А задача перед армией такая: взять Вязьму любой ценой. Толково делал вяземский уроженец тактические выкладки. Странно слышать такие речи из уст полуграмотного вшивого крестьянина. Тогда Тимофею казалось, будто не странный племянник Евгении Фридриховны говорит с ним, а какой-то совсем другой, такой же потерянный, как он, Тимофей, человек. Офицер.

– Вот оно, доказательство существования Красной Армии, – рассказывал Вовка. – Мертвецы. Я шел в Вязьму другой дорогой. В город с юга зашел. Там я тоже видел мертвецов. Поначалу я схоронил нескольких первых их тех, кого нашел. То были ополченцы из Москвы. А потом перестал хоронить – много их слишком, да и не ополченцы они, и погибли позже. Расстараешься, надорвешься – сам в могилу ляжешь. Но те-то мертвецы теперь снегом прикрыты. Их не сыскать. Весной оттают, и тогда снова можно хоронить. Только кто же пойдет в те дикие места, через которые я прошел? Кто осмелится? А сейчас мы с тобой идем на запад, в сторону Смоленска. Видишь, эти люди полегли недавно. Это уж другие бои и другие мертвецы. Посмотри-ка, обмундирование на них зимнее: валенки, тулупы, а поверх телогреек – белые маскировочные халаты. Думается мне так: ваша доблестная Красная Армия, будь она неладна, пошла в наступление, да опять неудачно. Смотри-ка: вот волчья пожива. Зачем ты в лица им заглядываешь? Ищешь кого? Живых не найдешь, не надейся. Я так же заглядывал, когда в Вязьму шел. Шел, молился неустанно, и Господь меня уберег от минных полей и от ненужных встреч с живыми воителями. Только мертвецов подбрасывал, да столько, что до смертного часа ужаса своего не забуду.

– Что же это такое? Такие потери! А Москва? Неужели мы проиграли войну? Почему они ушли, не похоронив павших? – кто это говорит с полоумным лесником? Неужто он, Тимофей Ильин, отвечает странной твари?

– Заговорил со мной! Вот новость! Вот радость! Странные вы люди – атеисты. Из последних сил стараюсь вас не осуждать. Но кто без греха? Бывает, сужу. Вот и сейчас этим греховным делом занят. Ты спрашиваешь, почему не хоронили? Да некому хоронить. Все пали. Ты спрашиваешь об исходе войны? Да какой там исход! Сами для себя возвели Голгофу. Более двадцати лет собирали камни, насыпали землю, крест ладили. А теперь-то взвалили крест на плечи и надо нести его наверх. Вот мы и несем. А тут и палачи-распинатели наготове. А мы-то, многогрешные! Ещё не померли, а уже по аду скитаемся!

* * *

Лес стал редеть и Вовка замедлил шаг. Он часто останавливался, прислушиваясь, принюхиваясь, присматриваясь. Тимофей заметил: здесь, в редколесье, мертвецы стали встречаться реже и были одеты в основном в немецкую полевую униформу.

Некоторые искалечены так, что родная мать не опознает. Он прошел мимо бойца. Одет в полевую форму бойца РККА: телогрейка, валенки, неподалеку на снегу валяется ушанка с красной звездой. Голова обнажена, лицо съедено, изгрызено до лицевых костей. Застывшая кровь почернела на груди. В мертвой руке зажат штык-нож. Рядом – поверженный его враг. Круглая каска немецкого образца надвинута низко, под ней побелевший от инея вязаный шлем. На рукаве маскировочного халата – знаки различия рядового вермахта. Враг снаряжен хорошо. Тяжелы его объятия. Как сошлись они, как сцепились в рукопашном бою? Почему ни один не вышел победителем и оба оказались мертвы? Наверное, о том знает лишь бродяга-волк – чистильщик русского леса. Это он освободил земляка от посмертного бремени, отгрыз захватчику кисти рук. Из рукавов пятнистого маскировочного халата торчали лишь обгрызенные обрубки. Вечно несытый зверь терзал врага, грыз его обувь, рвал зубами одежду, желая добыть пищу. Но, по обыкновению хищника, польстился на доступную, не защищенную плоть и отступился. Нет, не явь это, страшный сон. Скоро, совсем скоро Тимофей Ильин проснется. Пусть это будет не их военный городок под Кировом и не аэродром под Гродно. Пусть это будет хотя бы рабочий поселок на окраине Москвы. Как все-таки звали ту девушку? Клавдия? Ксения? Кто же это воет так протяжно? Кто по душе скребет? Минуту назад казалось, будто холоднее и быть не может, а вот поди ж ты! Холодно-холодно. Холодно!

– Эй, ты! Анчутка! Ступай сюда! Да волков не бойся. Они сытые нынче. Нажрались мертвечины и за живыми гоняться им недосуг! – задорно прокричал проводник.

Тимофей побежал. Он видел невдалеке высокую фигуру в лохматом треухе. Фигура перемещалась по странным траекториям, постоянно меняя направление движения.

– Берегись мин, анчутка! – услышал Тимофей. – Тут всё утыкано-усеяно. Понакидали железа, да не всё разорвалось. Ступай по моим следам, Богу помолясь! Но близко не подходи! Если я облажаюсь, так хоть тебя осколками не пошинкует.

Тимофей снова проявил покорность. В кладбищенском безлюдье вяземского леса идти по следу не составляло труда. Ничьих следов, кроме Вовкиных, Тимофей у себя под ногами не находил. Так шли они версту за верстой, соблюдая безопасную дистанцию. Странный проводник время от времени принимался бормотать. Порой голос его возвышался, и Тимофей мог слышать обрывки фраз.

– Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение – истина Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень[42], – голосил лесник, и волки издали отзывались ему протяжным воем.

Порой Тимофею чудилось, будто спаситель его поет. Странные песнопения, без мелодии. Слова не укладываются ни в один из стихотворных размеров! А когда голос человека в волчьем треухе срывался на крик, снег с тихим шорохом сползал тяжелыми пластами с лап елей.

Следующие двое суток они шли по пустому лесу, но едва уловимое, замороженное страшными холодами трупное зловоние сопровождало их почти повсеместно. Проводник умело выбирал места для ночевок, проворно рыл берлогу, укладывал Тимофея в снежную нору, сам устраивался рядом. Еды у них было в обрез, и Вовка скупо делил дневной паек. Страшно и муторно было Ильину делить снежное ложе с Вовкой, но холод куда как страшнее.

* * *

В третий день им крепко повезло – они нашли павшего мерина. Фронтовой труженик погиб под обстрелом. Осколочный снаряд разбил орудие, иссек лошадиное тело острыми кусками железа. Кровь, не успев просочиться под толщу снега, застыла алым пятном, припорошенным белым пухом свежевыпавшего снега.

– Третьего дня всё случилось, – задумчиво проговорил Вовка. – Но если мы сейчас не пожрем, анчутка, то наверняка помрем голодными.

Четвероногий фронтовик так примерз к орудийному лафету, что Вовке пришлось рубить его шкуру своей остро наточенной лопатой. Ах, эта плоть, бывшая когда-то живой, наполненной кровью и теплым дыханием! Какой же твердой становится она в посмертии! Лезвие лопаты отскакивало со звоном. Мясо крошилось в острые щепы. Но голод оказался сильнее усталости. Часть тела убитого осколком мерина стала пищей для лесных бродяг.