Читать книгу "Шаман - Татьяна Успенская"

— Мамочка, какая ты красивая! — воскликнула Оля и побежала к ней. Нина припала к Оле, постояла так, словно набиралась от неё сил.

Кеша перехватил восхищённый взгляд Ильи, разозлился: оголилась, вырядилась. Зачем? Как она смеет улыбаться всем, тратить на всех свой голос, свою радость? Схватить бы её за руку, коснуться её узкой спины, волос! Но ему стало не по себе. Ему показалось, если он подойдёт сейчас к ней и дотронется до неё, она растает при всех и исчезнет. Нина оказалась рядом.

— Сегодня праздник, шаман, — зашептала ему в самое ухо. — Я тебе приготовила сюрприз, да он задерживается.

В эту минуту раздался звонок. Нина исчезла в передней.

— Всё пройдёт, — примирительно сказал Илья. Он словно позабыл о взрыве Кеши. И у Кеши прошла вражда к Илье. — Слушай, пойдём по маленькой за встречу, — торопливо заговорил Илья. Это было новостью — Илья не пил. Но Кеше не до Ильи: он хочет скорее вернуть Нину себе, дослушать, что она собиралась сказать, хочет, чтобы она ни на шаг не отходила от него. — Скажи мне, очень плохо? — Илья, как клещами, ухватил его за руку.

Так соболя ловят в сеть: и вроде свобода близко, воздух, тёплое дупло дерева, кора защищает от холода, а выбраться нельзя. Кеша попытался вырвать у Ильи руку, но тот сжал её ещё крепче.

— Идите вы все к чёрту! — сказал Кеша Илье. Почему Нина так долго торчит в передней, с кем она там шепчется? — Я не Господь Бог и не премьер-министр, чтобы всё знать.

— Пойдём, Кеша, выпьем, — уныло повторил Илья.

Снова Нина рядом. Наконец-то. Илья отпустил его руку.

Кеша послушно закрыл глаза и почувствовал облегчение: вот так, когда он не видит никого, ещё можно жить. Он слышит, Нинка — здесь, рядом, шуршит бумагой, тихо смеётся. Волны её смеха захватывают его, успокаивают.

— Вот зачем я вас собрала, — начала она тихо. — Не открывай глаз, очень прошу. Олюшка, убери музыку. — В тишине сказала: — Здесь мои любимые люди. Я связана с каждым из вас в отдельности: с мамой, вырастившей меня, с папой, которому я обязана всем лучшим, что есть во мне. — Голос её зазвенел, оборвался. Кеше стало неловко в тишине с закрытыми глазами, но Нинина рука легла ему на плечо, и он не открыл глаз. — С Варюхой мы исходили тысячу троп, я что хочешь отдам за её доброту. С Васенькой, или с Кнутом в просторечии, мы связаны всей жизнью, мы вместе росли. Ему я, к сожалению, ничего хорошего не сделала, только он — мне! И так вот бывает.

«Что это ещё за Васенька? — насторожился Кеша. — Уж не этот ли сюрприз она мне приготовила?» Он чуть не открыл глаза, но Нина погладила его по щеке: потерпи, и он сдержался. Чем-то ему не нравилась эта игра, делавшая его совсем другим, чем он был всегда: в нём жило сейчас доверие к Нинке, которое было наравне с ревностью. Он очень удивился, что Варька громко всхлипывает. «Дура Варька», — привычно подумал он, а чувство было непривычное: сейчас, с закрытыми глазами, он словно потерял себя, зато очень полно ощущал других — Варьку, Степана Фёдоровича, Илью, Олю.

— Васенька научил меня видеть в муравье живую душу, в траве, в камне. Теперь Илья. Илья не живёт, думает. Илья знает ответы на все вопросы, он держал меня живой, когда… — Нина запнулась, но тут же и продолжала, медленно, словно вглядываясь в каждое слово: — Илья мне очень родной. Оля. — Она замолчала. Её рука дрогнула, её кровь забилась жилочкой ему в лицо. — Это моё главное. Я виновата… — Снова замолчала, сказала тихо: — Она — это я, мой дух, мой друг, она меня чувствует, я чувствую её, без неё меня не было бы давно. Я уверена, она будет врачом! Я хочу этого. — Во внезапной тишине Кеше стало не по себе. Он сидел, откинувшись на спинку дивана. До этой минуты ему казалось: Нинка просто рассказывает именно ему про своих близких. Нет, тут что-то не то, здесь другое, чего он не понимает. — А теперь, — сказала Нина звонко, — я встретилась с шаманом. — Она засмеялась. — Он самый счастливый из всех, он, один из всех, живёт: пьёт водку, любит баб, лечит людей, ходит по тайге, собирает траву, смотрит прямо на солнце в полдень. Я его пытала дурацкими вопросами о Вечности. Он не понимал меня. Для него Вечность — трава растёт, дождь идёт, болезнь поддалась. На свои вопросы я с его помощью ответила. Если есть Вечность, если я — часть её, я не сумею заметить боли близкого. Если я не замечу боли близкого, не смогу помочь, зачем мне Вечность? Кеша прав, есть снег, есть трава — жизнь, ею нужно жить, — повторила она. — Кеша умный не от ума — от земли, от рождения. Он знает то, чего не знаем мы с вами: тайну рождения и смерти человека. Я своими глазами видела людей, которым он вернул жизнь. И не убогую жизнь калек! Надо жить, пока живётся.

Ещё раньше, в Улан-Удэ, она изводила его своими речами, начнёт петь, какой он хороший, ему кажется, с него сдирают кожу. Сейчас те слова говорила при всех. Разве можно говорить их? Но он лишь чувствовал, что она говорит о нём хорошо, а что говорит, не понимал. Его качало на волнах её голоса. И вдруг то, что родилось в нём раньше, что насторожило, сейчас, когда он совсем уже расслабился, встряхнуло: да это она прощается с ними со всеми! Она ещё утром, когда он не ответил ей… поняла, он не верит в её спасение.

Её голос поднимал его всё выше и выше, а он уже летел в пропасть. Чего это он расселся? Она говорит, он всё может. Он опоздал приехать! Из-за него она гибнет, он не прислал ей лекарство. Он завяз в тряпках, мебелях, холодильниках. Он куражился над ней в Улан-Удэ вместо того, чтобы заниматься только ею и помочь ей! Ненависть к самому себе, презрение оказались такими сильными, что он дёрнулся — встать, бежать отсюда. Нинка удержала, шепнула: «Потерпи!» — и он сжался, как от удара, от её голоса.

— Он — шаман, — продолжала пытать его Нинка. — Я не боюсь этого слова. Его шаманство чуждо невежеству и колдовству. Я думаю, можно сказать, он лечит не магией и чудесами, он глубоко знает травы, знает человеческое тело, человеческий дух. Мы недооцениваем психику человека, а это главное наше… Он понимает…

Почему он не может запретить ей говорить? Почему продолжает истуканом слушать её, не смея даже открыть глаза без её позволения?

— Не его вина, если он не вылечит меня. Я сама виновата, я бросила пить его лекарство, я сбежала из Улан-Удэ. Но я благодарна ему за тех, кого он спас, за них я готова служить ему! Я устроила этот вечер, чтобы сказать: вы видите, я жива. Это благодаря ему. — Кеше стало холодно. — Вот ему от меня подарок. Эту женщину вырезал Кнут по моей просьбе, она — вечная жизнь. Пусть она всегда будет с тобой, Кеша. Пока ты будешь её хранить, ты будешь помнить… — Она оборвала себя. — Открой глаза.

Ему было страшно сделать это. Ещё мгновение он помедлил, боясь потерять здоровый, живой Нинкин голос, боясь увидеть людей, которые, как и он, поняли, что присутствуют на похоронах, но послушно открыл глаза.

Нина сбросила холстину с предмета, который держала в руках, и открылась женщина из дерева полутораметровой величины. Женщина сидела, как любит сидеть Нина, — поджав под себя ноги. Её волосы струились до пояса, и взгляд, обращённый к Кеше, был её — Нинин.

— Я тебя просила просто женщину… — прошептала Нина кому-то, кого Кеша ещё не видел и не хотел видеть.