Читать книгу "Город Лестниц - Роберт Джексон Беннетт"

Шара снимает крышку с кастрюли с рисом. От риса поднимаются клубы пара, очки ее мгновенно запотевают. Она отступает, снимает очки и протирает их.

– Так началась эпоха Установлений о наказаниях. Это был постоянно редактируемый документ, в котором фиксировалось, как нужно… мгм… стимулировать людей следовать законам. Со временем в них стала прослеживаться тенденция к… как бы это сказать?.. к истязанию плоти.

– Истязанию плоти?.. – эхом отзывается Мулагеш.

– Людей били плетьми. Клеймили. Подрезали сухожилия, ослепляли, а самым злостным преступникам отрубали конечности: так, например, вору отрубали правую руку. Но виновных никогда не убивали. Ибо Колкан постановил, что жизнь – священна. Даже он сам не мог нарушить собственного предписания. Одним из самых известных наказаний было применение так называемого Перста Колкана. Это такой круглый камушек, который при соприкосновении с плотью становится все тяжелее, одновременно раскаляясь. Палачи связывали жертв и клали Перст им на ногу. Или на живот. Или на грудь. Или…

Тут раздается отчаянный скрип кожи: правая, затянутая в перчатку рука Сигруда сжата в кулак, и этот кулак дрожит. Гигант намертво закусил чубук трубки, а черный нож глубоко вонзил в свиной окорок…

Шара откашливается.

– В общем, вы поняли, о чем речь, – говорит она. – Причем люди, которых наказывали, совершенно не возражали. И не сопротивлялись. Они приветствовали истязания, полагая себя справедливо приговоренными, и даже раболепно благодарили за них.

Со временем наказания Колкана стали очень суровыми. И странными. Он явно страдал навязчивыми идеями греховности всего плотского, а в особенности сексуальности. И хотел, чтобы о ней ничто не напоминало. Ирония судьбы в том, что избранный им метод репрессий странным образом знаком нам, сайпурцам. Ибо он запретил любое публичное упоминание всего относящегося к женскому полу и анатомии. Точно так же некоторые наши законы подвергают цензуре то, о чем можно говорить вслух.

– Что? – вскидывается Мулагеш. – Ну и ничего подобного! Это совсем не похоже на Светские Установления! Мы пытаемся запретить нечто действительно опасное!

– А вот Колкан считал, что нет ничего опасней сексуальности. Сайпурские историки не пришли к единому мнению, почему он решил цензурировать именно упоминание женского пола. Вопрос остается спорным, и дискуссии не утихают. Так или иначе, Колкан постановил, чтобы его клирики и святые заставили женщин ходить в общественных местах полностью закутанными, а также объявить вне закона любое упоминание женской анатомии и сексуальности – в любой форме. Это явление получило название «Искоренение несовершенств». Однако исполнение этого эдикта поставило последователей Колкана в двусмысленное положение, которое со стороны даже может показаться смешным: как сформулировать закон, ставящий вне закона нечто, что вы не можете назвать, даже в тексте закона? Поэтому законодатели изобрели расплывчатый термин «тайная женственность», под которым можно понимать что угодно, как вы догадываетесь. Поэтому законом можно было вертеть как угодно – и прощать, и приговаривать к суровым карам. Все зависело от судьи.

Шара разом припоминает холод тюремной камеры, тянущиеся к ней тени. И шепот парнишки: «Не пытайся завлечь меня своей тайной женственностью!»

– Ситуация все ухудшалась и ухудшалась. Колкан настоял, чтобы все его последователи – абсолютно все, а не только женщины – «не выставляли напоказ свою плоть» и отказывали себе в абсолютно всех плотских удовольствиях: в наслаждении пищей, питьем, прикосновении к обнаженной человеческой коже, даже в удобном ложе для сна, – ибо Колкан приказал всем адептам спать на каменных плитах. Физическое удовольствие отрицалось на корню. А наказания становились все чудовищнее: кастрация, клиторэктомия, жуткие по своей жестокости ампутации конечностей. И так далее.

Однако теперь на это все стали косо посматривать другие Божества. Они поддерживали отношения между собой – а некоторые даже вступали в любовную связь, – но старались не вмешиваться в дела друг друга. Однако Колкан стал навязывать свои пристрастия не только на своей территории. Так, он потребовал, чтобы в Мирграде приняли его взгляды на сексуальность, а ведь другие Божества спокойно относились к гомосексуальности и свободной любви. Теперь же все это оказалось вне закона. Жугов особенно противился новым законам, однако представления Колкана укоренились в Мирграде – и ими до сих пор руководствуются, несмотря на то что случилось потом. В конце концов Жугов убедил остальных Божеств, что надо с этим что-то делать.

– Делать что? – вздрогнула Мулагеш. – Только не говорите мне, что случилась вторая война, о которой у нас никто не знает.

– Нет, – качает головой Шара. – Войны не было. В 1442 году Колкан просто взял и исчез. Безо всяких объяснений.

В кухне повисло молчание.

– Это что же… он… просто… исчез? – спрашивает Питри.

– Да.

– Как оружие каджа? – спрашивает Мулагеш.

– Не совсем, – отвечает Шара. – Построенное Колканом никуда не делось. Колкастан остался стоять там, где стоял. Но кое-что изменилось: буквально за одну ночь все, кто пострадал от Колкановых истязаний, исцелились, причем полностью, у них даже руки-ноги отросли. Правда, те, кто умер, увы, не воскресли. Это странно само по себе, но еще удивительней то, что жертвы даже не могли припомнить, что им некогда нанесли увечья, – словно бы воспоминания о наказании стерли из их памяти.

– Но как… – И Сигруд закатывает единственный глаз, пытаясь сформулировать вопрос. – Откуда тогда ты знаешь, что их увечили?

Шара кивает:

– Хороший вопрос. Это заняло некоторое время, но сайпурским историкам удалось установить, что именно в 1442 году произошла большая путаница в исторических свидетельствах. Они выяснили – путем фронтального анализа всех записей, дневников и свидетельских показаний, – что в Колкастане и Мирграде исчезли все записи касательно устроенных по велению Колкана истязаний. Все записи за все годы, пока они продолжались. Мы знаем то, что знаем, благодаря текстам, сохранившимся в местах, удаленных от Колкастана и Мирграда. Они по каким-то причинам избежали зачистки.

– И вы полагаете, что это дело рук остальных четырех Божеств, – говорит Мулагеш.

– Да, я так полагаю. Особенно потому, что они после неожиданного исчезновения Колкана даже слова не проронили об этом. Нам не удалось найти ничего подобного на манифест или декларацию… Они просто его больше не упоминали. Словно бы он и не существовал никогда. Они отредактировали реальность. Точнее, переписали ее наново.

– А это… – выговаривает Мулагеш. – То есть… вы думаете, что в видении вам явилось… оно? Исчезнувшее Божество, а не мертвое?

Шара думает. А потом отвечает:

– Нет.

– Почему нет?

– Те, кто на нас напал, были одеты и разговаривали как колкастани самого традиционного толка. Но я читала свидетельства тех, кто общался с Божествами. То существо, что вступило со мной в контакт в тюремной камере, вело себя совсем не так. Оно даже не выражалось связно: это была какофония голосов и образов – словно бы со мной общались сразу несколько личностей в одной оболочке. Я не знаю, как это назвать. Даже Колкан должен был разговаривать не так путано и безумно, как то, что общалось со мной…