Читать книгу "Остров фарисеев - Джон Голсуорси"

- Мы, англичане, разучились жить, - сказал Шелтон. - Удовольствия для нас - утраченное искусство. Мы не пьем, мы стыдимся любви, а что до красоты, то мы перестали ее замечать. Вместо этого у нас есть деньги; но что пользы в деньгах, когда мы не умеем их тратить? - Раззадоренный улыбкой соседа, он добавил: - Что же касается умственной деятельности, то мы слишком ммого думаем о том, что думают наши соседи, и потому уж вовсе ни о чем не думаем! Вам никогда не приходилось наблюдать за иностранцем, который слушает англичанина? У нас вошло в привычку смотреть на иностранцев сверху вниз, но наше презрение к ним ничто по сравнению с тем презрением, какое они питают к нам. И они абсолютно правы! К тому же мы лишены вкуса! Что толку в богатстве, когда не умеешь им пользоваться?

- Это оригинально, - сказал его сосед. - И, пожалуй, здесь есть известная доля истины... Вы обратили внимаете, недавно в газете писали о старике Хорнблауэре? Он оставил после себя портвейн тысяча восемьсот двадцатого года, который оценили по гинее за бутылку. А когда тот, кто купил этот портвейн, стал откупоривать его, бедняга обнаружил, что в одиннадцати бутылках из двенадцати оно совсем потеряло букет. Ха-ха-ха!.. А вот это вино - неплохое, ничего не скажешь, - И он допил свой бокал.

- Да, - согласился с ним Шелтон.

Когда все встали, чтобы присоединиться к дамам, Шелтон ускользнул в сад.

Ему показалось, будто он попал в жарко натопленную баню. В воздухе стоял тяжелый, зловещий, чувственный аромат, словно внезапно распустились неведомые цветы любви. Шелтон остановился, жадно вдыхая его. Нагнувшись, он провел рукой по траве, - она была сухая, словно насыщенная электричеством. Тут он увидел четыре бледные большие лилии, они светились во тьме, и от них-то и исходил этот аромат. Цветы, казалось, тянулись к нему из темноты, подставляя свои лепестки для поцелуя. Он резко выпрямился и вошел в дом.

Гости уже разъезжались, когда Шелтон, все время наблюдавший за Антонией, увидел, как она скользнула из гостиной в сад. Он следил взглядом за белым пятном ее платья, пока она шла по лужайке, но как только она ступила под тень деревьев, он потерял ее из виду; поспешно оглянувшись, чтобы убедиться, что никто не наблюдает за ним, Шелтон тоже вышел в сад. Душная мгла охватила его. Он глубоко вдохнул эту мглу, словно то был самый чистый горный воздух, и, мягко ступая по траве, направился к каменному дубу. Губы его пересохли, сердце мучительно стучало. Вдали перестало греметь; в жарком воздухе Шелтон вдруг ощутил холодную струю. Он подумал: "Вот теперь гроза уже совсем близко", и тихо подошел к дереву. Антония лежала в гамаке, слегка покачиваясь под легкий скрип ветки; она казалась белым пятном среди царившей под деревом тьмы. Шелтон затаил дыхание. Антония не слышала его шагов. Бесшумно обойдя дерево, он остановился совсем рядом с нею. "Не надо ее пугать", - подумал он.

- Антония!

В гамаке что-то шевельнулось, но ответа не последовало. Он стоял, наклонясь над ней, но даже и сейчас не мог различить ее лица. Он только чувствовал, как что-то живое дышит близко-близко от него, что-то теплое и мягкое. И он снова прошептал:

- Антония!..

И снова никакого ответа. Страх и бешенство охватило Шелтона. Он не слышал больше ее дыхания, даже ветка перестала скрипеть. Что происходит в душе этого живого существа, которое молчит тут, совсем рядом с ним? А потом он снова услышал ее дыхание, быстрое и испуганное, как трепет птички: миг и перед Шелтоном был пустой гамак.

Он стоял у пустого гамака, пока не почувствовал, что не в силах больше томиться в неизвестности. Когда он пересекал лужайку, зигзаг молнии вдруг прорезал небо, дождь окатил его с головы до ног, и раздался оглушительный удар грома.

Шелтон направился было в курительную, но у дверей раздумал, повернул к себе в комнату и, войдя, тотчас бросился на кровать. Долгие раскаты грома следовали один за другим; вспышки молнии выхватывали предметы из темноты, придавая им жуткую отчетливость, отнимая у них всякое сходство с тем, на что они должны быть похожи, лишая их всякой целесообразности, осязаемости, реальности, словно это были скелеты, - не вещи, а только их понятия, столь же неприглядные, как обнаженные нервы и сухожилия на препарированной и сохраняемой в спирту ноге. Звук дождя, хлеставшего по стенам дома, мешал Шелтону собраться с мыслями. Он встал, чтобы закрыть окна, потом снова подошел к постели и бросился на нее ничком. Он пролежал в каком-то оцепенении до тех пор, пока не прошла гроза, а когда раскаты грома стали постепенно затихать вдали, он встал. Тут только он увидел что-то белое под дверью.

Это была записка:

"Я ошиблась. Пожалуйста, простите меня и уезжайте.

Антония".

ГЛАВА XXXII ОДИНОЧЕСТВО

Прочитав записку, Шелтон положил ее на туалетный столик рядом с запонками и, посмотрев на себя в зеркало, расхохотался. Но смех скоро застыл у него на губах; он бросился на кровать и зарылся лицом в подушки. Так, наполовину одетый, он пролежал всю ночь, а на рассвете встал, по-прежнему не зная, что ему делать. Только в одном он был твердо убежден - ему не следует встречаться с Антонией.

Наконец он написал записку:

"Я не спал всю ночь из-за зубной боли, и мне кажется наиболее благоразумным немедленно отправиться в город к дантисту. Если зуб надо вырвать, то чем скорее это будет сделано, тем лучше".

Он адресовал записку миссис Деннант и оставил ее у себя на столе. Потом снова бросился на кровать и на сей раз задремал.

Проснулся он внезапно, как будто его толкнули, оделся и тихо вышел. Он вдруг подумал, что уходит из этого дома совсем так же, как ушел Ферран. И у него мелькнула мысль: "Теперь мы оба отверженные".

Шелтон шел до полудня, не зная и не думая о том, куда идет; потом забрел на какое-то поле, растянулся на земле у живой изгороди и тотчас заснул.

Разбудил его шум крыльев. Стая куропаток, блестя на солнце всеми перышками, перебиралась через соседнее горчичное поле. Скоро они уселись на манер старых дев, как это водится у куропаток, и начали перекликаться.

Пока он спал, на поле вышло стадо, и красивая рыжая корова, повернув к Шелтону голову, принялась осторожно обнюхивать его; от нее шел особый сладковатый запах. Красотой шкуры и ног она могла бы поспорить со скаковой лошадью; с ее черных влажных губ медленно капала слюна, глаза были добрые и усталые. Вдыхая нежный и сладкий запах горчичного поля, Шелтон мял в руках сухие травинки и на какое-то мгновение вдруг почувствовал себя счастливым, счастливым оттого, что над ним небо и солнце, а вокруг - извечное спокойствие и неугомонная жизнь полей. Почему человек не может отрешиться от своих забот и взирать на них с таким же безразличием!, с каким эта корова позволяет мухам садиться ей на морду, у глаз? Он снова задремал, а проснувшись, расхохотался, ибо вот что он увидел во сне.

Ему приснилось, что он находится не то в гостиной, >не то в зале какого-то загородного дома. Посреди этой комнаты стоит женщина и смотрится в ручное зеркало.