Читать книгу "Последняя реликвия - Эдуард Борнхеэ"

— Подожди, подожди, уважаемый, я открою сейчас ворота. Но скажу заранее, что за лошадь твою я не отвечаю: в городе полно нищих, сбежавшихся из окрестных деревень, они повсюду рыщут, хуже голодных псов, и много воруют.

Поставив лошадь под навес, Гавриил вошел в трактир.

Его появление поразило присутствующих, некоторые даже вскрикнули от испуга.

— О-хо-хо! Вот так человече!.. — воскликнул трактирщик, разглядев при свете лицо ночного гостя. — Откуда ты явился с такой головой?

— А что такое с моей головой? — недоуменно спросил Гавриил.

— Тебя, как видно, отчаянно поколотили. Сам взгляни в зеркало: шляпа разрублена, а лицо будто в кровь окунули — в тазик цирюльника.

— Не беда, таких голов вы, наверное, еще немало увидите. Дайте срок! — ответил Гавриил, садясь за стол. — У русских кулаки крепкие.

— Что? — в испуге округлил глаза трактирщик. — Разве русские уже в городе?

— Нет, но мы побывали у них в лагере. Разве вы не слышали об этом деле?

— Кое-что слышали, уважаемый, — ответил за всех присутствующих трактирщик.

— Я еще легко отделался, — продолжал Гавриил. — Я только едва чувствую свою дыру в голове, а другим куда хуже пришлось. Вся дорога к воротам усеяна телами… Дай скорей пива, у меня страшная жажда, да и устал я порядком.

Трактирщик поставил перед гостем кружку со свежим пенящимся пивом и спросил:

— Не хочешь ли ты умыться?

Гавриил залпом осушил кружку, потом ответил:

— Нет, если я с такой головой явлюсь к коменданту, он меня произведет, по меньшей мере, в вахмистры.

Теперь и другие горожане с любопытством придвинулись поближе и набросились на Гавриила с расспросами:

— Ты был, как видно, в том отряде, который выслали для захвата пленных?

— Да, был, как видите! — ответил Гавриил.

— Ну что, добыли пленных?

— Увы! И мы благодарим судьбу, что сами в плен не угодили.

— Как это случилось? Расскажи!

— Что тут рассказывать? — Гавриил с досадой пожал плечами. — Мы были сначала слишком медлительны, долго крались, потом — неосторожны, подняли слишком сильный шум. Русские проснулись и начали отбиваться. Мы, конечно, не ударили в грязь лицом, дрались на славу, но потом пустились наутек.

— А русские?

— А они гнались за нами до самых Вируских ворот и чуть не ворвались вместе с нами в город.

— Ну, ну, здесь бы мы их встретили совсем по-другому, — хвастливо заявил один из слушателей со спесью, свойственной, как говорят многие, таллинским горожанам. — Но как они могли преследовать вас? Ведь вас послали против нижнего лагеря у Ласнамяги, там до сих пор неприятельской конницы не замечалось, а вы все, насколько мне известно, были на конях. Неужели у русских такие быстрые ноги, что они могут угнаться за лошадьми?

— В том-то и вся беда, друзья мои… Никто и не подозревал, что там у русских есть конница. Всадники выросли у нас перед глазами, словно из-под земли, и пошла тут такая свистопляска — лучше не вспоминать.

— Гм, странное дело! Уж не был ли там этот чертов Загорский, о котором люди Иво Шенкенберга рассказывают такие страшные вещи?

— Вот-вот!.. Он-то как раз и оказался там, чтоб ему пусто было! — выругался Гавриил. — Очень опасный человек!

— А ты видел его собственными глазами?

— Я видел его собственными глазами? — воззрился на горожанина Гавриил. — Я не только видел его собственными глазами, но он еще пощупал меня, как видишь, собственной рукой…

На минуту за столом воцарилось молчание. Все смотрели на окровавленное лицо Гавриила.

Потом кто-то спросил:

— Каков же он на вид?

— Он не дал мне времени разглядеть себя.

— Это, значит, он рассек тебе шляпу?

— Это — дело рук Гавриила Загорского, не сомневайтесь, друзья. Клянусь честью!..

— Откуда же ты это знаешь, если ты его даже хорошенько не разглядел? — усомнились горожане.

— Когда он напал на нас, люди Иво, указывая на него, закричали в ужасе: «Загорский, Загорский!»… и пустились от него бежать, как от привидения.

— И ты с ними, храбрец?

— Я не очень боялся, поскольку считал его не какой-нибудь диковинной птицей, но обыкновенным человеком. А раз он обыкновенный человек — ну вот такой же, как мы с вами, с такими же руками и ногами, с такой же печенкой, — значит, его можно убить…

— Ты, и правда, храбрец, коли в ту минуту подумал так.

— Да. Только когда он занес меч над моей головой, когда я увидел, что у него невероятно безобразное лицо и маленькие, дьявольски хитрые глазки… стало страшновато.

— Неужели он в самом деле так безобразен? — недоверчиво спросил один из слушателей. — Русские-то вроде красивый народ…

— Мне и сейчас еще тошно становится, как вспомню о нем, — подтвердил Гавриил.

— Тогда он, наверное, изменил свой облик — ведь люди Иво говорят, что у этого дьявола лицо, как у красивой девушки, и большие черные, будто уголь, глаза. Да и таллинцы многие его знают: он ведь в нашем городе не один год жил — мальчишкой еще. Говорят, что был он красавчик… Но он, как известно, колдун и может выглядеть сегодня так, а завтра иначе, он может скрыться под землю и появиться там, где его меньше всего ждут… И еще про Загорского говорят…

— Что? — обратился в слух Гавриил.

— Будто он уже один раз умер, а потом опять воскрес.

— Это тоже говорят люди Иво Шенкенберга? — спросил Гавриил.

— Некто Сийм народ запугивал, когда его судили за разбой. Перед казнью и рассказывал — чтоб боялись ливонцы дьявола, с которым сам встречался и со встречи с которым начались его беды…

— Глупое суеверие! — бросил другой горожанин, презрительно скривив губы. — Люди Иво стараются приуменьшить свой позор, потому и представляют своего врага колдуном. Но, по правде говоря, и сам Иво, и его люди уже никуда не годятся. Было время, когда их превозносили до небес, а теперь оказывается, что они ничего лучшего не умеют, как только грабить да жечь и упиваться пивом. Разве не так?.. С прошлой осени Иво Шенкенбергу ни одно дело не удалось. Раньше он чуть не лопался от гордости, считал себя великим полководцем, на своих друзей юности и смотреть не хотел, а теперь смотреть не может — прячется, живет, как крот, зарывшись в землю, и не решается никому на глаза показаться. Не понимаю, почему захват пленных поручили именно ему; ведь можно было заранее предвидеть, что из этого ничего не выйдет.

Из горожан никто не возвысил голос в защиту Иво.

Трактирщик сказал:

— Люди Иво Шенкенберга говорят, что он стал совсем другим человеком с тех самых пор, как дочь барона Мённикхузена вырвалась из его когтей.