Читать книгу "Удар отложенной смерти - Инна Тронина"

– Пфуй! – Элеонора скорчила гримасу отвращения. – Не надо об этом за столом, умоляю!

– Приказал повесить? – Семён Ильич вытаращил глаза. – И что? Саша уже мёртв?

Голос Уссера дрогнул, и Филипп понял, что судьба оперативника ему не безразлична.

– Да уж, надеюсь! – Холодаев смотрел на Митю. Тот улыбнулся хищно и торжествующе. – Мне Бабьяк по радиотелефону доложил, что Каракурта голого, при нынешнем-то морозе, выбросили на свалку. Закидали ёлками – там много их после Нового года. Не знаю, когда тело найдут. Может, завтра, а, может, через неделю. Не стухнет, поди…

– Выкинули после того, как сняли с перекладины? – Губы Семёна дрожали, и Филипп отлично это видел.

– Бабьяк вешал его трижды, а потом стрелял по верёвке. Он у меня с тридцати метров в копейку попадает. Каракурта грохался на пол, а потом вставал… Живучий, сволочь, и упрямый! И как только его папа такого родил, ума не приложу! – Веталь скрипнул зубами. – Наверное, псих, которые боли не чувствуют. Ну, позвали твоего Хафизова. Он проделал свою «коронку» с проволокой. Ты знаешь, какую…

– О, Боже! – Нора игриво прижала подушечки пальцев к персиковым щекам.

Филипп между делом отметил, что верно предположил насчёт «секретного тавро». От волнения и выпитого виски ему стало жарко.

– Так вот, Сеня, мусорок, наконец, потерял сознание, и крепко. Вряд он что-то успел понять. Вышвырнули его в шесть часов, так что сейчас на свалке лежит мёрзлый дубарь. – Веталь снова вставил в мундштук сигарету. – Горбовский за всё это, думаю, здорово поплатится. И грех ему нести в душе до самой смерти! Я-то, каюсь, думал, что Минц Горбовскому дороже двадцати килограммов рыжья. Но ошибся…

– Веталь, зачем же так жестоко? – Нора прикрыла глаза, продемонстрировав всем свои бесподобные ресницы и тени фирмы «Палимо Интернасьональ».

Холодаев стряхнул пепел:

– Я свою дочку передёргал из-за рыжья. А его задержали! В зад мне их, что ли, целовать? Кроме того, у Каракурта с Митькой давние счёты. Я ведь тогда, пять лет назад, пытался с ним столковаться. И этот прыщ мог потребовать меньший срок. Уж я бы в долгу не остался!..

– Дядюшка, там что, русских не нашлось? – низким, глубоким голосом профессионального певца спросил Дмитрий и опрокинул в себя четвёртый бокал джина с тоником. – С-сука!..

– Я что, мог выбирать прокурора? Кого назначили, с тем и работал, – проворчал Веталь. – Только он сам мог взять отвод. Не захотел, ублюдок!..

Уссер и Нора переглянулись, боясь в своём же дома попасть Веталю и Мите под горячую руку.

Потом Семён осторожно спросил:

– Значит, не передумаешь? Веталь, ты пойми одно… Ну, добьёшься ты своего! Шлёпнется несколько сотен человек, разобьётся… Но «бабки»-то у тебя от этого не появятся! Заплатить поставщикам ты всё равно не сможешь. Надо не хулиганить сейчас, а всем нам шерудить рогами. А то как бы чалиться не пришлось…

Веталь буквально окаменел в холодной, тяжёлой злости. Посмотрев на племянника, он чётко, отрывисто сказал:

– Сеня, Нора, я и не знал, что вы такие сопливые! Удавили кладовщика, траванули начальника поезда, отправили к праотцам Кислякова с бригадой… Я уже не говорю, чего вы натворили до сегодняшнего вечера, и какие подвиги у нас, несомненно, впереди. И вы же мне тут мораль считаете! Дескать, мента нельзя шлёпнуть, да ещё какого – Каракурта! Остальные-то не люди. Кисляковы там, Семеновы, Зауличевы… А вот Минц – это другое дело! Это – лицо неприкосновенное. Кончайте, слышите? Вы на русской земле! И если не желаете блюсти устав нашего монастыря, езжайте в свою Палестину! Вы что, забыли наш устав? За дискриминацию или поблажки по национальным и религиозным соображениям следует жестокое наказание! По этим трещинам любой фундамент рассыпается! Забыли? Так я вам напомню. Столько раз, сколько потребуется! Есть наше дело. Есть друзья, компаньоны, нужные люди. А есть враги, гады, менты. И какой они крови, плевать! Я хоть сейчас сколько угодно русских положу, если нужно будет. А Митька – чехов, правильно? Филипп, я знаю, тоже на Луну послал дружка своего Вебера, когда тот ссучился. Так вот, и вы извольте. Все эти бредни о национальном возрождении – для властей. Чтобы промеж собой перегрызлись, и нам не мешали. Помяните мое слово – это сработает. Союза не станет, а мы заживём! Золотой век наступит, только работать надо, а не дурью маяться! Если ты, Сеня, наварил в зоне чайник, а теперь по сыночку тоскуешь, я не должен поступаться своей репутацией. Минц – многим нашим кум. В двадцать три года уже был законченный подлец – ни денег не брал, ни шмоток. Я ему и джинсы предлагал, и видеомагнитофон, даже иномарку – за Митькину свободу ничего бы не пожалел. Но ему дороже всего власть над людьми, власть! Ты. Сеня, сам знаешь, сколько проклятий на стене в «Крестах» ему оставили… Может, ещё попадёшь туда, так почитаешь. Я с Каракуртом один раз остался в большой замазке, и больше не собираюсь!

– Веталь, мне туда не придётся попасть. – Уссер мял в пальцах сигару «Ромео и Джульетта», и табак сыпался на скатерть. – Убьют меня скоро. Наверное, в будущем году. Одесская гадалка Фрося никогда не ошибалась. Говорила, что видит, как в меня эсесовец стреляет. Тяжело жить с таким знанием, но никуда не денешься. Мне-то хоть шестьдесят будет, а Норе всего тридцать пять. Нам вместе умереть суждено. Не хотел говорить никому, а вот выскочило…

– Заложила твоя Фрося за воротник лишку! – ещё больше надула губы Мона. – Какой сейчас, в натуре, эсесовец? Здорово они вашего брата, однако, во время войны напугали!..

– Не нужно-таки, право слово, скандалить, господа! – Уссер приподнял над столом ладони, сверкнув массивным перстнем. – Давайте о деле. Нам сейчас нужно решить, ждём мы фарта, сложа руки, или действуем. – Он наконец-то вспомнил о своей сигаре, сунул её в рот, но никак не мог зажечь.

– А мы сейчас у Обера спросим. Что-то он целый вечер молчит. Устал, наверное, и расстроился, Пахал-пахал человек, и получил кукиш. На тебя, между прочим, мужичил.

– И на тебя! – запальчиво воскликнул Уссер. – Это общее дело!

Все присутствующие не сводили глаз со своих рюмок, опасаясь, что Обер учинит какую-нибудь гадость. Про него ходили слухи – один страшнее другого. Но, на деле, ни Уссер, ни Веталь, ни их родные и близкие ничего плохого пока от Обера не видели.

– Да, общее, – согласился Веталь. – И потому я хочу знать мнение самостоятельного мужчины, а не залётной шалавы…

Холодаев лишний раз подчеркнул провинциальное происхождение Семёна и Норы. Себя и Филиппа он считал просто ссыльными питерцами.

– Послушай, Виталик, тебя уже слишком далеко занесло… начала Нора, приподнимаясь за столом и вытягивая шею. Шаль сбилась в складки и стала похожей на раздутый капюшон кобры.

– Цыц, марьяна! – бросил Холодаев, даже не взглянув в её сторону.

– Дядь, не ведись на хипеш! – подал голос Стеличек. – Мы ж не фраера, чтоб нам фуфло толкать…

– Филипп, ты как думаешь? – Веталь изобразил на своём лице уважительное внимание.