Читать книгу "Я прав - вы заблуждаетесь - Эдвард де Боно"

Однако существуют различные ценности, точки зрения и восприятия. Как система, проповедующая исследование, может охватить их все?

Страны, такие как Япония, которые никогда не знали западной традиции спора, разработали свою собственную систему. В Японии, например, информация и ценности не выдвигаются в качестве доводов в споре, а предлагаются как вклад в общий мыслительный процесс. Постепенно все эти вклады объединяются в одно решение или результат. Западные бизнесмены часто жаловались мне, что во время встречи японцы поначалу как будто отстраняются от разговора и ничего не предлагают. Западный человек с его привычкой спорить не получает ничего, во что он мог бы впиться зубами, образно говоря. Но японцы вовсе не отстраняются в такой ситуации. У них на такой ранней стадии просто пока не сформировалась позиция или идея — все это приходит гораздо позднее.

Различные точки зрения, различные ценности и различные предложения — все они могут быть уложены в ряд бок о бок на поверхность стола. После этого их можно сравнить друг с другом или даже скомбинировать. Планируя поездку на автомобиле, вы изучаете карту, чтобы определить различные возможные маршруты к точке назначения. Все они видны на карте. Один маршрут хорош летом. Другим лучше воспользоваться не в час пик. Третий пролегает через живописную местность. В конце концов вы выбираете один из маршрутов либо их комбинацию. Такое раскладывание в параллель друг другу и исследование альтернативных вариантов очень отличается от образа действия в споре, где ваша задача состоит в том, чтобы показать, что другая сторона ошибается, тогда как ваша сторона права. Это фундаментальное отношение к спору уходит корнями в религиозные диспуты, дихотомии вины и невиновности в судах и в абсолюты настольной логики, согласно которой два противоположных взгляда не могут быть одновременно правильными (принцип взаимоисключения).

В свете вышесказанного совсем нетрудно понять, каким образом у нас закрепились привычки спора и почему мы ошибочно придаем им столь большое значение. Более того, общество зачастую получает «двойную дозу», когда речь идет о традициях спора. Это потому, что в политику обычно идут люди, являющиеся юристами по образованию, и несут свои привычки спорить в конгресс или парламент, которые также, впрочем, исходно задумывались как институты на основе спора.

Спор и конфликт — это не совсем одно и то же, хотя конфликт является еще одной из наших мыслительных привычек. Есть много культур, в которых наличествуют противоборствующие элементы. В индуизме имеются Вишну (созидательное начало) и Шива (разрушительное). В китайскую культуру свой вклад внесли «инь» и «ян». В христианской философии (влияние на которую оказало манихейство) имеет место конфликт между добром и злом. В марксистской теории имеются лежащая в основе всего борьба между капиталом и трудом и философия диалектического материализма. Стоит упомянуть также гегелевский принцип единства и борьбы противоположностей и дарвиновскую эволюцию. Древнегреческая мысль оперировала категориями тезиса, антитезиса и синтеза. Мы придаем своего рода мистическое значение конфликту в рассматриваемом значении. Возможно, это отражает ранний опыт человечества в племенной розни, а затем и «славных» войнах.

Но в чем назначение конфликта? Когда натиск новых сил позволяет свергнуть старый строй и заменить его новым — это революция или просто война (в зависимости от того, кто в этом участвует). Из хаоса, который следует за конфликтом, может возникнуть новый порядок наподобие феникса. Речь идет скорее о надеждах, чем о реальном положении вещей. Сильная мотивация, направленная на свержение старого, сопровождается чудесными мечтами о чем-то новом, но при этом часто нечем подкрепить такие мечтания — и та группа, что посильнее, пользуется возникшим вакуумом и занимает место у руля. В результате мы имеем революцию, в которой за одних дрались другие. Иногда имеет место синтез двух противостоящих сторон. Это бывает крайне редко, поскольку каждая сторона строго следует стереотипу «мы/ они», и любое временное сотрудничество прекращается, как только одна или другая сторона получает возможность взять в свои руки полный контроль. И все равно мы упорствуем в принятии такого рода конфликта как основы для прогресса.

Во время моих визитов в Россию мне казалось, что гласность и перестройка — реальные и мощные процессы. Меня беспокоило, однако, что традиция диалектического материализма потребовала бы удаления старого для построения нового как единственный путь к прогрессу. Понятное дело, что существует немало вещей, которые действительно следовало бы убрать с дороги, чтобы прогресс мог нормально осуществляться. Но это лишь половина задачи. Вторая половина должна решаться на основе конструктивного и креативного дизайна. Просто устранение неполадок в старой машине не позволяет разработать дизайн новой машины. Привычка диалектического подхода может означать, что перестройка обернется оргией разрушительной самокритики, при этом самые активные критики будут считать, что это единственная требуемая задача.

В перцепционном смысле конфликт может быть методом для обретения фокуса, направления и мотивации.

Вместе с тем в нем отсутствуют креативные и конструктивные элементы. Понятие творческого диспута является философской абстракцией, не имеющей реального основания в паттерн-системе (являясь производной механических систем).

Теперь мы можем видеть, что очень многие вещи в совокупности дают нам наши привычки спора и конфликта. Традиционная логика, истина и противоречие. Диалоговый метод древних греков, с готовностью взятый средневековыми теологами для служения их целям. И наконец, внедрение концепции спора в право, политику и науку.

Говоря о конфликте, следует отметить существование культурологической традиции конфликта, основанной на примере как эволюционной борьбы в природе, так и жизненного опыта конфликта как политического акта.

И главное, мы продолжаем придерживаться этих далеко не самых эффективных привычек и традиций, потому что большинство, удовлетворенное таким способом развития, не желает прилагать усилия для разработки (или признания готовых) более эффективных методов.

Убеждение/вера

Женщина катит коляску, в которой находятся двое ее ребятишек. Подходит знакомая и с восторгом восклицает:

— Что за симпатичные у вас детки!

— Это что, — отвечает мать, — вы бы видели их фотографии — вот где они действительно просто загляденье.

Я иногда рассказываю этот анекдот своей аудитории. Люди всегда смеются над тем, что кто-то додумался утверждать, будто фотографии важнее, чем реальные объекты. Тогда я начинаю развивать свою мысль. Быть может, фотографии действительно важнее? Когда вы смотрите на нее, то видите красоту, и фотография останется такой, как есть теперь, навсегда (достаточно большое количество лет). Дети же подрастут и изменятся. Глядя на детей, вы можете видеть улыбающегося, плаксивого или капризного ребенка, фотография же всегда будет показывать красоту. Возможно, назначение детей только в том и состоит, чтобы мы получили красивые фотографии.

Это выглядит извращенной и вопиющей точкой зрения, но это не так. Быть может, назначение жизни состоит в создании красивых и непреходящих мифов, в которые мы с радостью верим. Повседневная реальность только подпитывает эти мифы. Это правда, что мифы и убеждения легко возникают, часто ложны, что нелегко разуверить человека, находящегося под их властью. Вместе с тем они могут являться настоящей реальностью для перцепционной системы. Мифы несут в себе красоту, смысл жизни, ценности, душевный комфорт, ощущение безопасности и пищу для эмоций. Также верно, что убеждения могут стоять на пути прогресса и в прошлом являлись причиной неисчислимых бедствий — и пассивного принятия людьми того порядка вещей, который мог быть изменен.