Читать книгу "Ёдок. Рассказы - Виктор Мельников"

Я зацепился, на меня обращают внимания, а футбол моя тема, и я провозглашаю:

– Кто болеет за «Динамо», тот нальёт мне полстакана. Кто болеет за «Спартак», тот нальёт мне просто так.

Всё идёт, как полагается, по накатанной дорожке.

– Подойди сюда, – слышу. Долговязый подзывает. Он наливает полный пластиковый стаканчик. У Лидочки, барменши (она меня знает), беру гранёный стакан, переливаю туда водку.

– А теперь – фокусы! – объявляю. – Трюк называется «бездонный стакан».

Боковым зрением вижу, что у некоторых раскрываются рты. Номер удаётся. Я глотаю водку, а она не исчезает. Пью до полного удовлетворения. Остаток оставляю долговязому на столике.

– Хороший ты парень, – говорю ему и ухожу.

– А закусить?

– Не закусываю!

Быстрое освобождение сцены приводит зрителей в некое недоумение. Они столбенеют, восхищаются. А в этом кроется часть успеха.

Но не всё так гладко, как кажется. Надо мной, бывает, измываются мелкие журналистики, корреспонденты с местных телеканальчиков. Измываются с диким сладострастием. Даже с таким гиком хулиганским. А что им делать? Вот именно – делать нечего. Полицейские, не стану врать, ночью частенько выцмыкивают где-нибудь в парке – развлекай их! В городе я личность известная. Вот поэтому так происходит. Пользуются мной и забывают.

Блюю я после часто. Желудочным соком.

А есть сочувствующие и сострадающие лица. Чаще это тёмные личности, считаю я.

– Ты кушаешь? – спрашивает милосердная тётка. Она знает обо мне, наверное, из выпусков местных газет и телевизионных выпусков. – Пьёшь, пьёшь, а совсем не ешь.

– А зачем? Не хочется.

– Да разве такое возможно? – лепечет она.

– Видно, да. Живой же.

– Ты это врёшь. Ты смеёшься над каждым, разыгрываешь.

– Всякому позволяется думать так, как ему хочется. Но не всем позволено говорить во всеуслышание.

– А вот пойдём ко мне, я накормлю тебя, фокусник.

– Спасибо! Я же сказал…

– Пойдём, милок. Ты воспитан, вижу, как и я сама. В те ещё времена. Мы найдём общий язык за чашкой чая.

Нет, я не воспитан и никогда таким не был, я закалён – улицей, я – добр ещё. Мне это известно. Но я не хочу, есть. И я не хочу жалости и сострадания. Создаётся впечатление, меня соблазняют, как когда-то в молодости пыталась соседка, лет пятнадцать мне было. Тогда я этого не понимал. Неприятно сейчас, обо теперь понимаю.

И я ухожу от тётки в ближайший двор многоэтажки… Прочь от неё, прочь!

И вот не слышно оваций из зрительного зала. Меня не хотят видеть. Этого следовало ожидать. Приелся я зрителям. В одном из дворов дома меня прогоняют. В другом дворе тоже гонят. Иду прочь. Не сам, как бывало. Так мне велят.

– Придумаешь что другое – тогда приходи, – слышу.

Прошу одного знакомого сторожа, Сергеичем зовут, чтобы он на трюк мой посмотрел.

– Водки у меня совсем нет, – говорит он.

Я иду дальше. Захожу в парк. Эти розы, эту зелень во всех незамысловатых вечерних преображениях я видел тысячу раз – не радует. Почувствую ли снова обжигающий вкус водки во рту, чтобы суметь выжить? Эта мысль пугает. Я ожидаю отрицательный ответ.

Я сам себе объявляю, что я счастлив. Конечно, в словах моих напускной тон. Несколько фантастических и чрезвычайно странных идей всплывают в голове. Я пытаюсь материализовать и сам стакан, и водку, чтобы снова заявить о себе, стать независимым – не получается.

Ранее я верил в великую идею бессмертия со своим даром, так как мог не только заниматься материализацией, но и не есть годами (не помню, когда еда была у меня во рту последний раз), теперь её приходится менять.

На что? Я не знаю.

Видимо, виновата преждевременная старость. Здесь я гадаю.

И вот я иду по парку и встречаю странного человека.

– Это – ты! – восклицает он радостно и в то же время как бы в величайшем удивлении. – Вообрази, мы с тобой на днях потерялись. Мы знали друг друга, были рядом, но никогда не виделись.

Передо мной стоит хорошо одетый незнакомец, у него длинные седые волосы, как у меня, но на этом наше сходство с ним заканчивается. Я его первый раз вижу. Он обращается ко мне, а я не ведаю, как его зовут и что ему отвечать.

– Мне врали, – продолжает он, – о тебе бог знает что. А ты такой, как все. Ничем не отличаешься. Я увезу тебя прямо сейчас туда, где мы бывали с тобой в детстве. Там тебя ждут. Родственники.

– Кто? – не понимаю я.

– Родственники, – повторяет он.

– У меня их нет.

– Они есть, ты не знаешь их, всё просто.

Это пухлое, холёное лицо незнакомца наводит смутные воспоминания, но я не помню, откуда он. Я и себя-то не помню толком последние десять лет скитаний.

Мои способности, моё тело – это со мной. Всё остальное рядом, не моё. Не говоря о каких-то там оставшихся родственниках.

Я ухмыляюсь, разворачиваюсь и ухожу прочь в обратную сторону, откуда шёл.

– Зря ты так поступаешь, – говорит он мне. Я его пытаюсь не слышать. – Сумасшедший!

…всё предсказуемо. Наступает час – и я не могу материализовать водку! Стакан имеет дно! Это настоящее открытие, которое приводит в ужас.

Меня везде прогоняют. И горькое, настоящее горькое слово говорю я после. Но не в адрес тех, кто не хочет меня видеть. Себе говорю, что мои неудачи – моя судьба. И я ощущаю настоящий голод. Восполнить его обычной едой я не могу. И чувствую горький привкус во рту. Это лишь память, я понимаю, об утраченной способности – жить.

2011 год

Грязный поток

От автора

Эта история была многим известна. Она появилась в интернете почти сразу после событий в Крымске. Удивительное спасение отца и дочери, маленькая заметка. Прочитав её, я подумал тогда, а я ведь верю этому человеку, но не верю СМИ, не верю официальной информации. И, мне кажется, пусть существует страшная правда, чем грязная ложь. Не надо бояться.

1

С яркого июльского солнца Анатолий резко въехал в сумрак. Показалось, что чёрные тучи скрыли светило в траурный абажур. Пошёл дождь. Затем – ливень. День катился к концу, но, казалось, природа проигнорировала вечер – сразу наступила ночь.

Дворники «Mercedes 310 bus» 1994 года выпуска не успевали убирать воду с лобового стекла. Анатолий снизил скорость, посмотрел на дочь. Ника забавлялась сотовым телефоном. Дочке семь лет. В этом году пойдёт в школу.

Анатолий улыбнулся, Ника была его единственным ребёнком. Анна не сможет больше родить. Так вышло. А хотелось ещё мальчика. И дело не в том, что за второго ребёнка давали материнский капитал. Нет, дело не в деньгах. Просто желали второго ребёнка. И обязательно мальчика.