Читать книгу "Фиалка Пратера - Кристофер Ишервуд"

Утомившись наконец от злодеяний великих мира сего, она перешла к более мелкой сошке:

— Ты, наверное, все уже слышал о деле Прегница, а?

— Нет. Ни единого слова.

— Господи, да ты совсем отстал от жизни! — представилась возможность рассказать еще одну историю, и Хелен просияла. — Это же случилось где-то через неделю после того, как ты уехал, не больше. В газетах, конечно, язык держали за зубами. Но у меня есть приятель в «Нью-Йорк геральд», он-то мне и выложил все самое вкусненькое.

Однако в данном случае самое вкусненькое оказалось все-таки не у Хелен. Она, естественно, не могла многого знать о Ван Хорне. Меня так и подмывало достроить недостающие в ее сюжете звенья или, по крайней мере, дать ей понять, что я о таковых знаю. И слава богу, что я все-таки этому искушению не поддался. Новости ей можно было доверять примерно столько же, сколько кошке блюдце с молоком. А находчивый коллега Хелен и впрямь поразил меня тем, сколько он всего умудрился накопать на свой собственный страх и риск.

Полиция, судя по всему, держала Куно под наблюдением со времен его визита в Швейцарию. Терпение у них было и в самом деле потрясающее, поскольку в течение трех месяцев он не делал ровным счетом ничего, что могло бы навести их хоть на какие-то подозрения. Затем, совершенно внезапно, в начале апреля, он связался с Парижем. И сообщил, что готов заново обдумать то дело, которое они уже обсуждали. Его первое письмо было кратким и старательно уклончивым по смыслу; неделю спустя, под давлением Ван Хорна, он написал еще одно, куда более длинное, где подробно и четко объяснил, что именно он собирается продать. Он написал его шифром и отправил со специальным курьером, приняв все необходимые меры предосторожности. Через несколько часов полиция расшифровала письмо до последнего слова.

В тот же день они пришли к нему на квартиру, чтобы его арестовать. Куно не было дома, он выехал попить с приятелем чаю. Его слуге как раз хватило времени, чтобы передать ему по телефону условный сигнал, прежде чем сыщики вломились в дом. Куно, должно быть, совсем потерял голову. Он сделал худшее, что только можно было придумать: взял такси и поехал на вокзал Цоо. Тамошние агенты в штатском сразу же его опознали. Им еще утром дали на него ориентировку, а уж чтобы спутать с кем-нибудь Куно, нужно было очень постараться. Они поступили довольно жестоко, позволив ему купить билет на ближайший поезд; поезд оказался до Франкфурта-на-Одере. Он стал подниматься по лестнице на платформу, и тут двое детективов пошли к нему сверху, чтобы его арестовать; он, однако, был к этому готов и метнулся обратно, вниз. Все выходы, естественно, были перекрыты. Преследователи потеряли Куно в толпе; потом снова заметили, когда он пробежал через вращающиеся двери в общественный туалет. Пока они прокладывали себе дорогу через толпу, он уже успел запереться в одной из кабинок. («В газетах, — с издевкой сказала Хелен, — ее превратили в телефонную будку».) Детективы велели ему выходить. Он не ответил. В конце концов им пришлось очистить заведение от посетителей, а потом они приготовились взломать дверь. И в этот момент Куно выстрелил в себя.

— Он даже и этого не сумел сделать по-человечески, — добавила Хелен. — Промахнулся. Едва не вышиб себе глаз; кровь из него хлестала, как из свиньи. Им пришлось везти его в госпиталь и уже там окончательно его прикончить.

— Вот бедолага.

Хелен глянула на меня с интересом:

— А я бы сказала, что туда ему и дорога.

— Видишь ли, — признался я ей извиняющимся тоном, — я был с ним знаком, не то чтобы очень уж близко…

— Ну умереть не встать! Правда? Тогда извини. Хотя, должна тебе сказать, Билл, ты парень, в общем, ничего, но вот друзья у тебя какие-то странные. Что ж, тогда тебе, наверное, это будет интересно. Ты, конечно, знал, что Прегниц педик?

— По правде говоря, подозревал что-нибудь в этом роде.

— Так вот, мой приятель докопался до причин того, почему Прегниц вообще оказался замешан в эту историю с продажей государственных тайн. Ему, видишь ли, срочно понадобились наличные, потому что его начали шантажировать. И как бы ты думал, кто занимался шантажом? Не кто иной, как секретарь другого твоего милейшего приятеля, Харриса.

— Норриса?

— Ага, точно. Короче говоря, этот его разлюбезный секретарь вроде бы… как, кстати, его-то фамилия?

— Шмидт.

— Да иди ты? Вот уж, право. Как раз к нему подходит… Так вот, к Шмидту в руки попала целая пачка писем, которые Прегниц писал какому-то юнцу. Бог его знает, где он их достал. Весьма, должно быть, забавные были письма, если Прегниц был готов рискнуть шкурой, чтобы только их выкупить. Мне бы такое даже и в голову не пришло. Раз уж ввязался в драку — держи удар. Но у всей этой публики смелости ни на грош…

— А твой приятель, часом, не выяснил, что дальше сталось со Шмидтом? — спросил я.

— Да нет, не думаю. Зачем ему? А что вообще может статься с такого рода типами? Сейчас, наверное, где-нибудь за границей, транжирит денежки. У меня такое впечатление, что он таки успел содрать с Прегница весьма солидный куш. И мне, честно говоря, плевать, где он и что с ним. Кому какое дело?

— Я знаю одного человека, — сказал я, — которому это может быть очень даже небезынтересно.

А несколькими днями позже я получил письмо от Артура. Он был уже в Мехико, и ему там совсем не нравилось.

Позвольте, мой мальчик, дать Вам совет со всей серьезностью, на какую я только способен: пусть Ваша нога никогда не ступит в сей отвратительный город. Правда, в плане материальном я сумел обеспечить себя большей частью привычных мне удобств. Но полное отсутствие интеллигентного общества, по крайней мере в том смысле, который я вкладываю в это слово, причиняет мне неизъяснимые страдания…

О делах своих Артур практически ничего не написал; он стал осторожней.

«Времена весьма дурные, но если в целом, жаловаться грех» — только он себе и позволил. Однако на тему Германии он все же дал себе волю:

Я положительно дрожу от негодования, едва только вспомню о рабочих, попавших во власть к этим людям, которые, что бы там ни говорилось, суть преступники, не больше и не меньше.

И еще, чуть ниже:

Это и в самом деле трагедия: видеть, как даже и в наши дни умный и неразборчивый в средствах лжец способен обмануть миллионы.

В заключение он отдал должное Байеру:

Человеку, которого я всегда уважал и которым восхищался. Я чувствую гордость оттого, что могу сказать: я был ему другом.

В следующий раз весточка от Артура пришла в июне с открыткой из Калифорнии:

Греюсь на солнышке в Санта-Монике. После Мехико здесь настоящий рай. Намечается у меня небольшое предприятие, не без связи с киноиндустрией. Думаю и надеюсь, что дело может оказаться весьма доходным. Скоро напишу еще.

И он действительно написал, причем, вне всякого сомнения, куда скорее, нежели намеревался. Со следующей же почтой я получил еще одну открытку, датированную днем позже: