Читать книгу "Близнецы - Тесса де Лоо"

Анну тошнило от бутафорского мужского куража, и она вышла во внутренний дворик, куда как раз привели двух пленников. Рыча от злости, фон Гарлиц бросился к ним навстречу. Двое офицеров удержали его и призвали к спокойствию. Примитивная месть здесь не годилась; официально они должны были соблюдать правила обращения с военнопленными. Один из них приказал развязать беглецов — исполненные недоверия, те нерешительно начали двигаться в сторону сарая. В ту же секунду офицер выстрелил им в спину. Они бесшумно упали лицом на камни. Офицер демонстративно обратился к фон Гарлицу:

— Убиты во время попытки к бегству.

Расстрел вызвал негодование среди русских. Отныне фрау фон Гарлиц назначала сопровождение для Анны и других ее служащих, когда те отправлялись в лес. Анна от охраны отмахивалась, она не боялась. Лично она считала, что речь шла об ужасном недоразумении: в результате абсурдного, бессмысленного обмена русские мужчины оказались в Германии, а немецкие в России. Пока охваченные чувством безысходности русские пленные покорно ждали, где-то в сердце их родины, среди занесенных снегом руин и пожарищ, их соотечественники вели ожесточенную борьбу. За каждый дом, каждую стену платили множеством жизней. Казалось, что от исхода этой ледяной битвы в медленно разрушающемся городе зависит судьба всего мира.

Вести о том, что Сталинград выстоял, долетели сначала до сараев, а уж потом до самого замка, где голые факты маскировались эвфемизмами: мы отступаем. Произошел коренной перелом. Отреставрированный с подвалов до крыши замок готовился принять гостей на своих до блеска начищенных паркетных полах, в белоснежных стенах, в приятной теплоте вечно горящих печей: прусская знать тоже собиралась внести свой вклад в историю. Анна, не испытывавшая интереса ни к стратегическому развитию событий, ни к политическим предпочтениям, желала только одного: чтобы Мартин вернулся домой целым и невредимым.

Лотта смотрела в окно; ее взгляд остановился на одной из гранитных церковных стен.

— Мы рисковали жизнями ради тех, на кого ты даже не пожелала взглянуть… — произнесла она с недоверием.

— Да, — кивнула Анна, — так и было. Я ничуть не лучше, но и не хуже большинства других. Я год с ужасом ждала известия о его смерти, но он вернулся — на целых три недели. Потом все должно было начаться снова. Я жертвовала всем ради этого короткого отрезка совместной жизни, который был нам отпущен. Окажись я на Мёлкер-Бастай одна, я бы наверняка их рассмотрела. Скорее всего, я задала бы себе мучительные вопросы… но тот кусочек счастья, понимаешь, он в тот миг затмевал все.

— Вы всегда находили для себя оправдание, — сказала Лотта с горечью, — однако к евреям вы были беспощадны.

— Слушай, прекрати обобщать… тот кусочек счастья был единственным моим достоянием, по-моему. я имела на него право, мне пришлось довольствоваться им до конца жизни.

Выглянуло солнце, зимний белый луч осветил их руки — причудливое сплетение синих вен. Кожу, кровяные сосуды, мышцы — хрупкие и бренные.

— Полагаю, мы добрались до сути нашего разногласия, — размышляла Анна, — и до причины твоего гнева.

— Перестань рассматривать мой гнев как нечто, что само по себе трансформируется в прощение, стоит мне только дать ему волю.

— Я не нуждаюсь в твоем прощении, — отрезала Анна, — я не совершила никакого преступления.

— Ладно, хватит об этом, — вздохнула Лотта, — пусть все останется как есть. Ты упомянула Сталинград… я хорошо помню охватившее нас облегчение… эйфорию… и все же лишь потом стало по-настоящему тяжело…

Отец Сталин не позволил просто так оттеснить себя на задний план; союзники очистили Северную Африку и продвигались к северу Италии. Какое-то время они тешили себя иллюзией, что сейчас остается только ждать и держаться. В состоянии нервного расстройства возвратилась семья Фринкелей; они насилу избежали двух облав и еле унесли ноги от сорока восьми кошек. Всякий раз домашние животные ели вместе с ними за столом как полноценные сотрапезники; дамы Нотебоом кормили их изо рта кусочками сырого мяса. Избалованные чрезмерной материнской заботой, животные вели себя безобразно. Стоило Максу и его сыну приступить к ежедневным музыкальным упражнениям, как они хором начинали мяукать.

Поскольку Лотта отказалась зарегистрироваться в нацистском департаменте по культуре в качестве члена хора радиовещания, с пением официально было покончено, и она стала незаменимой шестеренкой в гигантском домашнем хозяйстве, состоящем из четырнадцати ртов. Жизнь принимала все более каверзный характер, не только в практическом смысле, но и в абстрактном. — страх сделался неотъемлемой ее частью — затаенно, подкожно. Разжечь его могла любая мелочь: внезапная тишина, странный звук, угрожающе колышущиеся макушки деревьев, грохот вдалеке, неясные слухи. Причем в любую секунду. Это не укладывалось в голове, и все же каждый из них растягивал воображение до немыслимых, нестерпимых пределов. По ложной тревоге страх погнал Мейеров и Фринкелей в лес; в спешке они накинули зимние пальто поверх пижам. Несколько часов они пролежали в сырой водосточной канаве, под свисавшими хвойными ветками, в то время как издалека доносились голоса и собачий лай. Госпожа Мейер вцепилась зубами в свое промокшее лисье боа, а Макс Фринкель массировал фаланги пальцев, чтобы влага не поразила суставы. В конце концов хозяин дома соорудил более удобное место для укрытия — в глубоком встроенном стенном шкафу в спальне. Дверь в шкаф он уменьшил до размеров дыры, которую загородил зеркалом в человеческий рост. Зеркало открывалось с помощью веревки и закрывалось тогда, когда внутри опускалась крышка люка. Помещались там все, они ныряли в дыру через собственное отражение — двойственная форма бытия и небытия. Лоттина мать придвинула к зеркалу туалетный столик, где соблазнительно сверкали фиолетовые и темно-красные флаконы духов. Отныне госпожа Мейер желала спать только в шкафу; было слышно, как она плачет и молится в весьма странной тональности.

Сдерживать неуклонно растущее хозяйство было непросто. Раздавался, к примеру, звонок в дверь. Лотта была дома одна, если не считать пяти невидимых и неслышимых персонажей, которые играли в вист на верхнем этаже. На пороге вырастал молодой человек с короткими рыжими волосами; его правая рука покоилась на плече низенького старика в черной шляпе, морщинистое лицо которого было с надеждой обращено к Лотте.

— Я привел тестя господина Божюля из магазина граммофонных пластинок, — объявил молодой человек.

Он рассказал, что господина Божюля арестовали, пока его жена и дочь находились в Амстердаме. На станции их кто-то предостерег от возвращения домой. Из полицейского участка Божюлю удалось тайно отправить сообщение, что его тесть еще скрывается на чердаке. Он посоветовал отвести старика в дом его давнего клиента, скорее даже друга, который наверняка что-нибудь придумает, — а именно к отцу Лотты.

— Его нет дома, — сказала Лотта, — я одна не могу ничего решать. — Она продолжала держать дверь. Никто не проронил больше ни слова, они лишь робко смотрели друг на друга. Казалось, что старичок в своей абсолютной зависимости был единственным, кто смог пережить катастрофу, потому что был слишком маленьким и слишком легким, чтобы пойти на дно со всеми остальными. Внезапно Лотте стало стыдно за свою холодность. — Вы можете его подождать, — сказала она, распахивая дверь.