Читать книгу "Слишком поздно - Алан Александр Милн"

«В реальной жизни маленькие дети поражают безыскусной красотой, невинной грацией и непринужденностью движений. Все это, вместе взятое, вызывает у нас примерно те же чувства, что и другие безыскусные создания: котята, щенята, ягнята. Чувства эти усилены еще и тем, что красота детства в каком-то смысле не только физическая, но и духовная. Маленького ребенка словно окружает кусочек небес, чего не скажешь даже о самом симпатичном котеночке. Однако детская естественность сочетается с полным отсутствием морали, что выражается в законченном и беспощадном эгоизме.

На мой взгляд, писатель, который задался целью изобразить в своем произведении ребенка, должен постоянно держать в уме эти два основополагающих факта. Важно избегать крайностей. Художник-романтик не напишет на портрете бородавку на лице Кромвеля; но если биограф, гордый своим реализмом, говоря о Кромвеле, будет всякий раз поминать об этой бородавке, он тоже погрешит против действительности — ведь на лице близкого знакомого скоро перестаешь замечать мелкие изъяны. Образ благодарного и любящего ребенка, исполненного заботы об окружающих, фальшив; но не менее фальшиво изображение, зацикленное на детском эгоизме и пренебрегающее физической красотой, что его смягчает. И та и другая крайность равно фальшивы и равно сентиментальны, ибо сентиментальность — это просто игра на эмоциях, не подкрепленная правдой жизни.

Уйти от сентиментальности и в том и в другом виде — самая трудная задача для писателя. Легко нарисовать прелестного ребенка (то есть легко, если ты художник), а вот описать его словами очень сложно. Получается либо банальность, либо абстракция. Но можно передать общее обаяние, особенно когда пишешь в стихах, и мне кажется, в случае успеха это обаяние успешно скроет от сентименталиста на бумаге, как и в жизни, менее чарующие особенности детской природы: эгоизм и бессердечие.

Сейчас я в угоду собственному эгоизму покажу на одном-двух примерах, как я пытался этого достичь.

У трехлетнего мальчика бесследно пропала мама. Вот реакция ребенка на потерю:

Джеймс Джеймс Моррисон Моррисон

Твердо родным сказал:

«Только смотрите, меня не вините,

Я ее предупреждал!»

И все! Дети и в самом деле бессердечны, но мои стихи посвящены не только этому качеству.

В стихотворении «Букингемский дворец» няня ведет Кристофера Робина посмотреть смену караула. Она рассказывает о гвардейцах, о дворце и о короле, после чего Кристофер Робин задает всего один вопрос: «А король знает обо мне?» Возможен ли более отъявленный эгоизм? Представьте, что вы пригласили знакомого писателя в гости к своему другу, которым искренне восхищаетесь — например, к Линдбергу[46]. Всю дорогу вы нашептываете ему об удивительных подвигах, которые совершил ваш герой. Не противно ли вам будет, если он на это ответит только: «Как по-вашему, Линдберг знает обо мне?» А трехлетний ребенок может говорить подобные вещи, оставаясь невинным и очаровательным, так что и всё им сказанное кажется невинным и очаровательным. Поэтому в стихотворении нужно показать эгоизм, на радость несентиментальному читателю, но прибавить этому эгоизму обаяния, хотя бы внешнего.

Наконец, позвольте вспомнить еще одно стихотворение, самое сентиментальное из всех в этой книге: «Вечерняя молитва». Если матери, и любящие тетушки, и жестокосердные критики умиляются по его поводу, я рад. В реальной жизни образ ребенка за молитвой умиляет тысячи людей. От такой картины хочешь не хочешь перехватывает горло. И все-таки даже здесь нельзя отклоняться от истины. Не «Боже, благослови мамочку, потому что я так ее люблю», а «Боже, благослови мамочку, я знаю, что так полагается»; не «Боже, благослови папочку, потому что он покупает мне еду и одежду», а «Боже, чуть не забыл, благослови папочку»; и даже не эгоистичное «Боже, благослови меня, потому что я самый важный человек в доме», а сверхэгоистичная непоколебимая уверенность, что этот загадочный Бог и так тебя благословит, даже и просить не надо. Все это — правда о ребенке, вот и включим ее в стихотворение. Правда, что для трехлетнего ребенка молитва ничего не значит, его голова занята массой других, куда более интересных вещей, но есть и другая правда — малыш прелестен, тепленький, только что из ванны, свежий и причесанный. Бог весть почему, но это так — постараемся же все это передать на бумаге в меру наших слабых сил, чтобы читатель, как и зритель, смог ощутить красоту картины… Может, когда-нибудь мы станем описывать, как ученый бреется рано поутру, и назовем это «Утренняя молитва», и не будет больше нужды в красоте.

5

Два года спустя я написал «Винни-Пуха», затем еще одну книгу стихов, а в 1928 году вторую книгу о Винни-Пухе — «Дом в Пу́ховом уголке». Большинство персонажей-животных — игрушки из нашей детской. Мой соавтор подарил каждому из них собственный неповторимый голос, владелец игрушек, нежно их тиская, придал их облику яркую индивидуальность, а Шепард нарисовал, можно сказать, с натуры. Такие они и были — смотрите и увидите. Я их не придумал, а скорее просто описал. Только Кролик и Сова — мои собственные творения. Эти книги тоже стали популярными. Как-то Дафна зашла в детскую, а Пух не сидит на своем обычном месте за обеденным столом. Дафна спросила, где он.

— За диваном, — холодно ответили ей. — Носом в пол. Он сказал, что ему не нравится книжка «Когда мы были маленькими».

Ревность Пуха можно понять. У него в поэзии не все получалось.

В Англии проще создать репутацию, чем потерять ее. Я написал четыре «детских книжки», общим объемом около семидесяти тысяч слов — приблизительно как один небольшой роман. В этих семидесяти тысячах слов я высказал все, что мог, на эту тему и распрощался с ней. Для меня все это ушло в прошлое. Я хотел удрать от детских книг, как в свое время мечтал удрать из «Панча». Я всегда откуда-нибудь удирал. Бесполезно! Англия ожидает, что писатель, как и сапожник, будет судить не выше сапога. Как заметил Арнольд Беннет, если уж начал рисовать полицейских, так и рисуй, потому что публика к ним уже привыкла. Если ты вдруг начнешь вместо полицейских рисовать ветряные мельницы, критики тебе все равно не забудут полицейских, так что даже ветряная мельница покажется чем-то, что размахивает руками, — очевидно, управляя движением транспорта. За последние десять лет, пока я сочинял романы, пьесы и антивоенные призывы, мне приписывали отцовство огромного количества «детских персонажей», что с такой любовью и безо всякого труда наводнили мир книг. Если я не признаю свое отцовство, «тем хуже», как говорил Король Бубен. Это доказывает, что духовно я так и не вышел из детской, что я по-прежнему рисую полицейских. Как заявил один проницательный критик, главный герой моей последней пьесы, помоги ей Бог, «это просто повзрослевший Кристофер Робин». Видите, даже когда я пишу не о детях, я пишу о взрослых, что когда-то были детьми. Навязчивая идея, да и только!

Глава 15

1