Читать книгу ""Артиллеристы, Сталин дал приказ!" Мы умирали, чтобы победить - Петр Михин"

Но не всегда с первого раза удается форсировать реку. Часто это происходит со второй, а то и с третьей попытки. А не сумели зацепиться за немецкий берег или противник сбросил высадившихся обратно в реку — тогда держись! Уцелел, вернулся на свой берег — обязательно спросят! Офицеров уж обязательно расстреляют или в штрафбат отправят. Не поздоровится и рядовым. Так что не только боевой порыв заставляет людей, вцепившись, держаться за плацдарм. Тут действует и страх за жизнь, если невредимым к своим вернешься. И вульгарный вопрос: чья пуля слаще? — всегда встает в критических ситуациях перед теми, кто воюет. Ничего этого не испытывают, конечно, армейцы в тылах передовой.

Что это значит: зубами вцепиться в землю

Ползком, перебежками, вставая и падая, оставляя позади себя убитых и раненых, под кромешным огнем противника всего за месяц добежали мы от Ингульца до Днестра. А сколько жизней стоило нам расширение и удержание этого плацдарма за Днестром, на котором мы сейчас бьемся! Почти три месяца мы держим его буквально зубами. И что только не делают немцы: бомбят нас, утюжат танкам и, чтобы сбросить в реку, — а мы держимся. У противника и танки, и самолеты, а мы совсем обессилели. И ничего-то нам не подбрасывают, ни танков, ни «катюш». Хотя бы союзники Второй фронт открыли, все, может, полегче бы нам стало. Но союзники какой уж год тянут время, не открывают Второй фронт. Вся надежда только на своих. А свои, хоть и надрываются, не в состоянии в полной мере помочь нам. Потому у нас постоянные нехватки в снарядах и продовольствии, «катюшах» и самолетах. За всю весну ни один наш истребитель над нами не пролетел.

И зениток у нас нет. А немцы постоянно бомбят нас. Массированно и безнаказанно. Налетят и пикируют, никого не боясь. А мы, беззащитные, со страхом смотрим, как из раскрытых желтых брюх немецких самолетов громадными пригоршнями высыпаются и падают на нас страшные упаковки смерти. Отделившиеся от самолета бомбы сначала хорошо видны. Потом они теряются из виду, слышен только зловещий свист, который перекрывает даже рев моторов. А ты вожмешься в землю там, где тебя застала бомбежка, лежишь ни живой ни мертвый и молишь бога, забыв, что ты атеист: «Господи, спаси, господи, только бы не в наш ровик угодила…» И все бомбы — сорок, пятьдесят, а то и двести, — достигнув земли, начинают взрываться. Дым, грохот, земля поднимается дыбом, подбрасывает тебя, уходит из-под твоего тела — ты на какое-то мгновение находишься в невесомости и как бы в небытии. Но страшная явь снова сжимает тебя в своих смертельных объятиях, и в грохоте разрывов ты снова слышишь пронзительный свист, вой, шум, писк, фурчание, шлепки и короткий, сердитый звук врезающихся в землю возле тебя летящих с громадной скоростью и силой смертоносных осколков. А там кричат раненые, просят помощи. Особенно берут за душу совсем еще детские от переживаемого ужаса голоса раненых молоденьких солдат, они всегда напоминали мне моего семнадцатилетнего младшего брата Николая, который погиб в сорок первом, в ополчении под Вязьмой. И если ты после бомбежки случайно уцелел, то долго еще будешь приходить в себя.

А неделю назад мы чуть не умерли со страху. Нет, не от бомбежки, а скорее от предполагаемых ее последствий, если тебя не убьет… Солнце только встало — еще не греет, но, если взглянуть на него, сильно бьет в глаза жесткими, ослепляющими лучами. Я выполз из блиндажика в траншею. Над передовой стояла непривычная тишина, как в мирном чистом поле далекого детства. Потянулся, прищурился на сияющее, чистейшее, отмытое за ночь росой солнце. Благодать-то вокруг какая… И вдруг уловил с противосолнечной стороны, с запада, слабый низкий гул. Прислушался: надрывно гудят моторы. Много моторов. Приближается армада самолетов, хотя их еще не видно. Но вот они выныривают из-за горизонта, растут в размерах. Их тьма-тьмущая. Сразу и не сосчитать. Около сотни. А может, и больше. Тяжелые бомбардировщики. Промелькнула тревожная мысль: решили стереть с лица земли весь наш плацдарм. Сейчас как сыпанут тысячами бомб! Но самолеты уже над нами и не бомбят. Наступает радость облегчения: не будут бомбить, далеко в наш тыл идут. И вдруг все мы, кто оказался в траншее, видим, как вся армада грандиозно разворачивается налево почти на сто восемьдесят градусов. Снова страх-догадка: конечно же, нас они прилетели бомбить, только решили зайти от солнца. Страх ожидания опускает сердце в пятки. Уж очень их много! Но нам, командирам, нельзя показывать подчиненным свой страх. Стисни зубы и не суетись. Однако самолеты приближаются, от зловещего рева моторов трепещет трава на лугу. Сейчас сыпанут, и бомбы упадут точно на нас. Но самолеты не бомбят и не пикируют. Они чуть свернули влево и направились на соседний с нами плацдарм, в пяти километрах выше по течению. Немножко от сердца отлегло: нас бомбить не будут. Но жалость к обреченным на погибель с новой силой сжимает сердце. И вот видим, как самолеты пошли в пике на соседей. Их плацдарм утонул в сплошном дыму и пыли. Через десяток секунд оттуда послышался страшный гул — к самолетам присоединились артиллерия и минометы. Потом на соседний плацдарм напали танки. Они все время разворачиваются своими корпусами то налево, то направо, как бы виляют, — это они утюжат окопы, сравнивая их с землей, заживо хоронят защитников плацдарма. Весь соседний плацдарм буквально вспахан бомбами, снарядами и гусеницами танков; после такой обработки немецкой пехоте и делать нечего.

Чудом уцелевшие в этом аду защитники плацдарма ночью пробрались к Днестру. Кто сумел, переплыли к нашим, на тот берег. Особисты тут же их переловили и отдали под суд. Рядовых отправили в штрафроты, а офицеров, кого не расстреляли за возможный контакт с немцами, сослали в штрафбаты. Приказ о карах по стрелковому корпусу, в который входила и наша дивизия вместе с соседней частью, был доведен до офицеров нашего плацдарма, чтобы знали о последствиях в случае повторения атаки немцев и на наш плацдарм. Как мы сочувствовали своим соседям и как боялись их участи! Но наш плацдарм, к счастью, не был сметен немцами с лица земли, как соседний, и мы продолжаем удерживать его изо всех сил, почти каждый день отбиваем страшные атаки танков и пехоты.

«Прогулка»

Ценою многих жизней, неимоверных страданий уцелевших достается нам этот многокилометровый плацдарм. Вот и нынче только что отбили одну из самых яростных атак танков, восемь штук еще дымятся на нейтралке, а мы еще не опомнились от происшедшего… Жуткий обстрел, нещадная бомбежка, надвигающиеся танки, озверелые физиономии фашистов. Шум, вой, треск, грохот, скрежет, визг, истошные крики, дым, гарь, комья земли, пыль, стоны раненых!.. Оставшиеся в живых немцы только что отползли в свои окопы, еще зияют дыры и ямы в наших блиндажах и окопах, еще не убраны трупы фашистов и тела наших погибших бойцов, еще корчатся неперевязанные раненые бойцы, не восстановлена связь, не подсчитаны потери. Во рту у меня земля, пилотку где-то потерял, гимнастерка разодрана, в ушах какой-то шум, в голове тяжесть. Сижу на дне окопа. Вроде бы не ранен. А тело измочалено, как после непривычной вчерашней работы. Подползает Яшка Коренной. Тоже живой и невредимый. Волосы всклокочены, лицо в грязи. Яшка — долговязый, никогда не унывающий и очень добродушный. Улыбается, испачканный длинный нос скобой соединяет наморщенный лоб с подбородком.

— Живой, товарищ капитан?! — радостно спрашивает.