Читать книгу "56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585 - Равиль Бикбаев"

– Разберитесь, майор, в конце-то концов со своими кладовщиками! – возмущается начальник штаба бригады. – Вы сами просили разрешить внутренний караул на складах, я такой приказ издал. Где же был ваш караул?!

Тот караул, товарищ майор, прихватив ящик тушенки, свалил пить брагу на день рождения писаря особого отдела. Утром только вернулись. А как пропажу обнаружили, так хай и подняли. Но докладывать я вам об этом не собираюсь. Сами разбирайтесь, а наше дело маленькое: пост принял – пост сдал.

Дознание нас не уличило, зато уже вечером, после смены караула в расположении роты Петровский вывел меня за палатки.

– Ты что совсем обнаглел? – зашипел он, сжимая кулаки. – Я тебе не дам офицеров голодными оставлять. Где доппайки?

– Там, где и положено, на складе, только в другой палатке – там, где старые сапоги хранятся, – спокойно глядя на перекосившееся от возмущения лицо ротного, отвечаю я. – Их эти сучары сами там спрятали. Мои бойцы видели, как они вечером втихаря ящики переносили, а вот уж оттуда ребята из них всего три ящика взяли: один со сгущенкой и два с тушенкой. А эти гондоны теперь все на нас навешать хотят.

– Да? – Петровский чуть опешил, спросил: – Верно? – злобно матернулся, быстро решил: – Пойду и начальнику штаба доложу, я им, бл…м, покажу, как офицеров голодом морить!

Пропавшие ящики с доппайками в тот же вечер нашли, а кладовщик в дурака играл: «Ой, забыл, что убрал, ой, инвентаризацию не провел, ой, не подумал, виноват, исправлюсь». Про три пропавших ящика он уже и не заикался. Сильно забывчивого кладовщика отмудохали товарищи офицеры и перевели служить в четвертый батальон, а мой взвод досыта пожрал. Дристали они, правда, потом с денек, но ничего, это дело житейское, уж лучше от обильной и жирной пищи животами пострадать, чем чахнуть с голодухи. Вот как учатся воины боевой науке, не по дням, а по часам постигают военное дело, все влет ловят. Одно слово – молодцы! А кто их учил? Вот то-то и оно.

Уже дома, слушая лекции в институте, я с искренним изумлением узнал, что точно такой же методики обучения бойцов придерживались спартанцы. Там тоже молодых воинов в качестве боевой подготовки поощряли самостоятельно добывать пищу. Не верите? А вы первоисточники по истории древнего мира прочитайте, там об этом черным по белому написано. Так что ж, это значит, мои ребята вроде спартанцев были? Пусть это и нескромно, но я считаю, что десантники из нашей бригады пошустрее были. Спартанцев с детства к военной службе готовили, а мои ребятки только второй месяц как от мамкиных юбок оторвались и службу тащить стали. И потом, вы вот только послушайте…

Приходит рота с тактики, личный состав весь вымотанный, замерзший, мокрый, солдатня злая до чертиков. Мечтаем согреться и обсушиться у горячих печек. Вваливаемся в палатки, а там холодина. Продрогший дневальный в шинели стоит и чуть не плачет: не смог растопить чугунную печку, не горит мокрый уголь, нет дров на растопку. Палатка промерзла, а дневальный, потупив голову и виновато шмыгая носом, готов принять заслуженную кару. Его сразу вся рота растерзать готова. А пацан дневальный с отделения Лехи. Стало быть, Лехе судить его и карать.

– Смотри, – показывает расстроенному мальчику Леха и достает из лотка с минами дополнительный минометный заряд – промасленный бумажный сверток с порохом.

Разрывает колечко заряда и порох в печку на мокрый уголь высыпает, штык-ножом вскрывает патронный ящик, два цинка с патронами отбрасывает, сухие дощечки ящика расщепляет на растопку, промасленную, всю в крапинках пороха бумажку поджигает и… через полчаса печка вся малиновая от жара, по палатке теплый воздух волнами гуляет. Все уже разделись до белья, верхняя одежда сушится, скоро ужин, благодать.

– А вот теперь, – сурово объявляет Леха счастливому пацану дневальному: – Запомни! Еще раз будет печка холодной, я тебя урою. Понял?

Могут спартанцы лютой зимой в чужих горах одними щитами и мечами огонь развести? Нет! По крайней мере мне из истории такие случаи неизвестны. А вот наши ребята запросто сумеют военное снаряжение не по назначению использовать, так сказать, при острой нужде «перекуют мечи на орала». А печки у нас в палатке с тех пор жару достаточно давали.

В конце декабря пообвыкли ребята, приноровились, кое-чему выучились, пора образование солдатское заканчивать, пора вам, ребята, крови и пороха понюхать.

Первый выход учебный был, вот только солдатики об этом не знали, было решено по кишлакам, что рядом располагались, маршем пройти, как говорится, себя показать и на них посмотреть. Учебный-то он учебный, но в Афгане никогда не знаешь, когда и на кого напорешься. Поэтому собирались, как на боевую операцию, боеприпасы, пайки, разбивка бойцов по боевым группам – все как положено.

– Родной! Ты зачем сухпаек выкинул, а в РД патронов и гранат напихал?

– Товарищ сержант, так вдруг не хватит! Что же мы без патронов делать будем?

Мне смешно, а воин серьезный такой. Видит воин кровавый бой, вот кончились у взвода боеприпасы, а враг все ближе и ближе, и он достает предусмотрительно захваченные лишние патроны и гранаты и спасает весь взвод. Со слезами на глазах благодарит его товарищ сержант. «Спасибо, солдат», – говорит ему ротный, к ордену его представляют, и все им восхищаются. Боже ж ты мой, ну какие это знакомые симптомы, а раз так, то неси, мальчик, свои патроны, неси, в следующий раз ты их выкинешь, а наберешь хлеба и консервов.

– Взвод! Слушай мою команду! Верхнюю одежду снять, приторочить к РД.

Сам бушлат и ватные штаны снимаю и к ранцу привязываю. В декабре в горах минус двадцать, да ветер тысячами ледяных пуль пронизывает, снега по пояс, а когда и по грудь. Да как же мы в одном х/б пойдем? Да вот так! Только так и надо ходить, чтобы от холода и ветра не умереть. Налегке надо ходить, чтобы силы были, чтобы на привале или в засаде сухую одежду на мокрое и потное х/б надеть, чтобы не загнуться, вытерпеть, дойти и вернуться в родные палатки, к горячей «буржуйке» да к кухне батальонной.

– Твой взвод головной заставой пойдет, – говорит мне ротный, пока он сам третьим взводом командовал, мы только передовыми и ходили, советует: – Ты особенно ребят не нагружай.

– Не учи ученого, – огрызаюсь я.

– Да? – злится Петровский. – А тебя кто учил? Ученый ты наш! Забыл, умник, как сам щенком беспомощным под ногами путался.

– Ты, когда из училища приехал, не лучше меня был, – злобно на упрек огрызаюсь я. – Сам первые операции болтался, как…

И не договариваю, что было, то прошло, я уже давно не щенок, а он… его мы по праву считали лучшим офицером бригады. Высшую воинскую награду он получил, уважали его ребята, все, с кем ему служить довелось. Да и не только мы, солдаты, даже штабные его уважали, с мнением его считались. Сколько раз он выводил нас из тупиков, когда сбивались с пути в незнакомых горах, сколько раз воевали под его командой. Знания свои на опыт этой войны помножил, вот и был третий взвод батальонной разведкой, и ни разу по нашей вине не попадал в огневой капкан наш батальон. А еще уважали мы тебя, Сашка Петровский, за то, что не было в тебе ни капли гонора офицерского: ел ты с нами на операциях из одного котелка и пару раз, поминая погибших ребят, водку из одной кружки пил. Но при этом каждый, даже вконец оборзевший дембель, точно знал: ты командир и свой приказ любого выполнить заставишь.