Читать книгу "Наследники Демиурга - Андрей Ерпылев"

– На́ свою рукопись, не реви! – вручил он онемевшему от счастья архивариусу бумаги.

Надо было видеть, с каким трепетом простившийся было со своим сокровищем и снова чудесно его обретший Геннадий переворачивал хрупкие листы с действительно вызубренным назубок текстом. Как прижимал к груди ветхие картонные корочки, как едва не целовал выцветшие штемпеля на обложке… Редкий хозяин так трясется над чудом спасенным домашним питомцем…

– Ген, а где Маркиз? – спросил Александр, вдруг вспомнив, что так и не видел старого кота.

– Ну, он же совсем старый уже был, – отпустил ответную шпильку счастливый, но от этого не ставший менее язвительным Иванов. – И фотографии его у тебя, наверное, остались…

Шутки шутками, но бедное животное не отзывалось ни на дружное «кис-кис-кис», ни на призывное бренчание ложечкой по банке с консервированным кошачьим кормом, всегда действующее на усатика, не отличающегося отсутствием аппетита, безотказно. Маркиз пропал. И теперь уже оба мужчины были объяты печалью.

– Наверное, он пытался спрятаться в шкаф и… – гору мокрого, исходящего едкой химической вонью, обугленного ДСП, когда-то бывшего мебельной «стенкой», ворошить еще не пытались, но поскольку обгорелого кошачьего трупа нигде найти не удалось, – место его последнего успокоения могло быть только там. – Он ведь обожал всякие укромные закутки… – горевал Александр, присев на корточки перед обгорелыми останками чуда румынской легкой промышленности. – Чуть что, забирался куда-нибудь, и потом ищи-свищи его…

– Да, ищи-свищи… – вздыхал по безвременно почившему хвостатому другу Иванов.

– А добрый был, ласковый…

Предаваться скорби мужчины могли еще долго, если бы их не прервал звонок в дверь.

– Дядь, а дядь, – на пороге квартиры стоял белобрысый мальчишка лет десяти с огромным полосатым красно-белым мячом под мышкой. – Это не ваш кот под окном на карнизе сидит? Меня мама послала вам сказать, а то наш Васька тоже как-то раз так влип. Форточка высоко, вот он и не может обратно забраться…

* * *

– Интересно, – Александр уныло помешивал ложечкой чай, изрядно отдающий горелым, – все вокруг отдавало горелым в большей или меньшей степени, – долго мне придется жить в этих руинах?

Агент страховой фирмы наотрез отказался приехать на ночь глядя, чтобы оценить повреждения, причиненные маркеловскому жилищу огнем, поэтому горячее желание тотчас разгребать, чистить и драить пришлось отложить на неопределенный срок.

– Ну, ты можешь первое время у нас пожить… – попытался помочь другу хоть чем-то Гена, но майор даже договорить ему не дал.

– В вашей однокомнатной квартирке? Ты, я и твоя мама? Благодарю покорно. Перекантуюсь у Томки. Или у Вальки. Или… Да не переживай ты: есть мне где голову преклонить. Слава богу, не монах.

Иванов завистливо вздохнул: таким количеством знакомых женщин он не обладал. Тем более – НАСТОЛЬКО знакомых, чтобы в любой момент могли предложить погорельцу кров и заботу. Оставалось только изумляться, что такой видный орел до сих пор еще не окольцован…

Размышления о женщинах друга неожиданно, благодаря прихотливой цепочке ассоциаций, увели его совсем в другую сторону. Поглаживая кота, не совсем еще отошедшего от огненного испытания и чувствительно запускавшего когти в колени своего приятеля при каждом неверном движении, он задумчиво произнес, глядя в темноту за окном:

– Слушай, Саш! Я тебе еще вечером хотел сказать, да пожар помешал…

– Ничего себе помеха! Ну, ты извини, конечно, – я это шоу не специально затеял, чтобы тебя с мысли сбить…

– Да ладно ты! Я тут подумал-подумал над той информацией, что нам Свиньин подкинул, и у меня возникла кое-какая теория… В общем, я зарылся с головой в базу данных по репрессированным в тридцатые годы и кое-что накопал.

– Только не говори мне, что Сотников сидел в лагерях. Дворянство, участие в Гражданской на стороне белых, подчистка в метрике – еще туда-сюда годится. Но репрессии…

– Я и не говорю, что он сам был репрессирован.

– Постой-постой… Так ты думаешь?

– Не думаю – уверен! Вот, смотри… – Геннадий выудил из нагрудного кармана своей неизменной ковбойки растрепанный блокнот, порылся среди ветхих, исписанных вдоль и поперек страниц, роняя на стол то просроченный бог знает когда троллейбусный билет, то замызганную визитную карточку… – Ага, нашел… «Сотникова Варвара Никандровна, одна тысяча девятьсот третьего года рождения, арестована двенадцатого сентября одна тысяча девятьсот тридцать пятого года по обвинению в подготовке кулацкого восстания. Осуждена двадцать восьмого ноября…» Стандартная статья, стандартный приговор – десять лет.

– Без права переписки?

– Нет. Как раз не расстреляна. Умерла сама в начале тридцать шестого года. Сердечный приступ. Хотя, по идее, должна была выжить: отправили ее не на Колыму, а тут, недалеко, в Ивановскую область. Санаторный, можно сказать, лагерь. Там много жен разных партийных бонз содержалось в разное время.

– Значит…

– Ага. Отец народов по восточной моде держал под боком заложников на всякий случай.

– И жену Георгия Владимировича тоже туда – для коллекции…

– Угу… А когда тот получил известие о смерти, тут и повод для самоубийства у него появился.

– Все сходится… Богатая же все-таки «подпольная» жизнь была у нашего классика!

– И не говори…

Проводив друга, торопившегося поспеть до закрытия метро, Александр прошелся по комнатам, ставшим неузнаваемыми из-за бушевавшей здесь недавно огненной стихии. Под ноги то и дело попадались осколки посуды, обгоревшие книги и прочий, скорее всего в ближайшем будущем, мусор. Он был не слишком привязан к вещам, не дрожал над каждой безделушкой – трудно сохранять устоявшийся быт, ведя беспокойную жизнь военного в общем-то человека, но чтобы вот так, в один момент потерять почти все – к этому еще нужно было привыкнуть.

Наибольшим разрушениям подверглась кухня. По всему видно, что очаг пожара был расположен именно здесь, хотя майор и не верил в слова пожарника, что причиной всему – забытый на плите чайник. Слишком уж он был пунктуален, чтобы допустить такую простительную, к примеру для домохозяйки, оплошность. Да и вряд ли отделался бы дом легким испугом, оставайся зажженной газовая плита. Маркелов видел дома, пострадавшие от взрыва газа (да и те, которые очень хотелось выдать за пострадавшие от такой невинной оплошности хозяев). Нет, причина тут крылась в чем-то другом…

Холостяцкая кухня производила впечатление арены ожесточенного побоища: вспученный, прогоревший в центре до бетонного основания пол, превратившиеся в груды головешек стол, табуретки и настенные шкафчики, почерневшие от копоти холодильник и плита, разбросанные по полу осколки чашек, тарелок, банок из-под чая, круп и соли, черные вилки и ложки…

«Кстати! – вспомнил вдруг Александр. – А ведь моя коллекция отобранной у шпаны „фурнитуры“ тоже здесь. Непорядок. Приедут оценщики, будут лишние вопросы…»