Читать книгу "Сожженная карта - Кобо Абэ"

Если бы удалось разрушить стену, тогда тут же на месте можно было бы решить, прав ли я. Кто-то, помнится, утверждал, что посетителям кафе очень нравится наблюдать за тем, как приготавливают для них еду. Но не будь стены — представление, устраиваемое женщиной, сразу же утратит свою естественность, а поведение мужчины покажется смешным. Нельзя пренебрегать и вознаграждением. Цена женщины снизится наполовину. Если ревность чего-то стоит, потеря будет чувствительной. Кто бы ни был режиссером этого представления на табурете, мужчина вряд ли согласится расстаться с позицией, которую он занял. Самая горькая ревность, упрятанная за стену, может рассчитывать на вознаграждение. Вот потому-то я и стал постоянным посетителем этого кафе. Правда, я не подвергаю сомнению уверенность, что являюсь постоянным посетителем — от этого я просто отвлекаюсь…

Двое за столиком у самой двери, те, что оживленно жестикулируя, договаривались, видимо, о какой-то торговой сделке, поднялись. Вслед за ними, одернув юбку, сходит с табурета женщина. Икры ее слегка поблескивают. Впечатление, что поблескивает покрывающий их пушок, но вряд ли ноги ее обнажены. Все-таки юбка слишком короткая, не гармонирующая с ее длинными распущенными волосами. Воспользовавшись тем, что остался единственным посетителем, я решительно лезу в карман за бумажником. Черный, бычьей кожи прямоугольный бумажник с загнутыми углами и следами долгого пользования. Выну-ка я все из бумажника и разложу на столе — на его светлой пластиковой поверхности. Может быть, что возвратит мне память. Нужно вынимать по порядку — начну с того, что внутри. Почти беззвучно расстегиваю молнию. Верхнее отделение для ключей, в нем два ключа — большой и маленький. Один от автоматического замка, другой — обычный, простой формы. На каждом выбит номер — никаких других знаков на них нет. К сожалению, не помню, от чего они.

Среднее отделение, с двух сторон затянутое прозрачной пластмассой, — для проездного билета. Когда я открывал еще верхнее отделение, то сразу увидел, что в среднем ничего нет, но ведь это так на меня похоже — проездной билет и бумажник класть в разные карманы. Ладно, не буду отвлекаться, пойдем дальше. Отстегнув кнопку, пересчитываю содержимое. Три новенькие бумажки по десять тысяч иен и две по тысяче. И мелочи на шестьсот сорок иен. Итого тридцать две тысячи шестьсот сорок иен. Если даже я и не сразу найду наш дом, то все равно смогу протянуть какое-то время. Но откуда у меня такие деньги? Этому нужно, очевидно, найти объяснение. Мне кажется, это слишком большая роскошь, иметь при себе на карманные расходы месячное жалованье. Не исключено, конечно, что была какая-нибудь особая необходимость. Но на тридцать тысяч иен, да еще в рассрочку, можно очень много купить. Объяснить забывчивостью — но это уже выходит за всякие рамки. Объяснением может, разумеется, быть не только необходимость сделать какие-то покупки. К примеру, мне поручили передать собранные в фирме деньги семье умершего товарища. Но этот вариант ничуть не лучше забывчивости. Даже несуразность должна иметь какие-то границы. Если я обыкновенный служащий, у меня не может быть никаких оснований носить при себе такие деньги. Нет, такой автопортрет не годится. Обманывать себя — еще не значит быть обманутым настолько, чтобы ложь представлялась правдой… Действительно, ты даже не в состоянии ухватиться за главную путеводную нить — свое собственное имя!

Неожиданно от затылка ко лбу надвигается тупая боль. Снова поднимается тошнота, оставившая было меня, как только я вошел в кафе. Кажется, я действительно забыл свое имя. Сохранилось лишь сознание, что я — это я.

Вдруг стакан на моем столе со звоном подпрыгнул. К счастью, он пустой — не пролился и не разбился. Видимо, стол затрясся от моего колена, и, значит, это я дрожу. Кладу локти на стол — он опять дрожит, и я поспешно снимаю их. Беспорядочно шарю по карманам. Хоть бы отыскать проездной билет, тогда бы все встало на свои места, прошлое вернулось бы. Раньше мне казалось, что знать имя, адрес не так уж важно, но теперь этого не скажешь. Я начал вываливать на стол все, что было в карманах.

…Носовой платок… спички… сигареты… оторванная от пиджака пуговица… темные очки… маленький треугольный значок… клочок бумаги, на котором начерчен какой-то план…

Оконное стекло сверкнуло огнем. Его лизнули фары автобуса. В свете фар ветви чахлых деревьев вдоль тротуара кажутся рваной сетью. Я тут же весь сосредоточиваюсь на автобусе. Ощущаю истертые подножки и поручни, рыскаю глазами по салону в поисках свободного места, вижу рекламу за сиденьем водителя, вдыхаю специфический запах — смесь пота и бензина, вслушиваюсь в работу мотора — каждый работает по-своему, и мне он кажется живым продолжением моего собственного тела. Я мчусь вместе с автобусом. Множество остановок, таких важных для меня, все время меняющийся пейзаж, здания, имеющие названия, — все это, слившись в общую картину, всплывает перед глазами. И вправе ли я сомневаться, что существует самая тесная, неразрывная связь между мной и автобусом? Только бы найти проездной билет — тогда все бы разъяснилось. Может, завалился куда-нибудь, может, и потерял… нет, наверно, как раз кончился срок и я отдал его, чтобы получить новый… да, а что, если из этих тридцати тысяч я собирался уплатить за билет?..

Брось, сколько ни вытаскивай на свет таких догадок, они ни к чему. Кроме всего, мой автобус шел куда угодно, только не в то место, которое мне нужно.

Настоящий автобус, дав газ, умчался. Оконное стекло снова превращается в темное зеркало. И как раз в том месте, где был свет фар, отражается фигура женщины. На ее лицо падают блики уличного фонаря, над деревьями — сквозь листву, — и как следует его не рассмотреть, но, кажется, она наблюдает за мной. И это вполне резонно. Совершенно естественно, что ей хочется наблюдать. Жалкий, суетящийся человек, что-то потеряв, вываливает содержимое своих карманов на стол. Насколько осознает она всю серьезность положения — это уж другой вопрос. Действительно, речь идет о потерянной вещи, но ей и в дурном сне не приснится, что на самом деле я потерял самого себя. Нет, может быть, не я потерял самого себя, а я потерян самим собой. И поэтому, когда умчался автобус, я почувствовал на мгновение боль оттого, что автобус меня потерял, стряхнул с себя. Выходит, что я, находящийся здесь, — не потерявшийся «я», а именно потерянный «я». Или, другими словами, не улица за поворотом исчезла, а скорее исчез этот другой мир, оставив меня одного между поворотом и кафе. Действительно, если вдуматься, я не утратил воспоминания посреди склона, пожалуй, с того места только и начались мои воспоминания. И проблема не в исчезнувшей улице, а, возможно, в том, что осталось, не исчезнув. Может быть, это кафе имеет для меня несравненно большее значение, чем я предполагаю? И эта женщина, вернувшая на улицы прохожих, живых людей…

Я тоже, не отрываясь, смотрю на женщину. Зеркало окна слишком темное, глаза слепят фары беспрерывно проносящихся машин, и поэтому я перевожу взгляд прямо на женщину. Она, конечно, замечает мой взгляд. Но с невозмутимо-понимающим видом продолжает смотреть в окно. Не исключено, что ключ в ее руках. Может быть, она значительно более важная находка, чем все извлеченное мной из карманов и сваленное на столе.

Вошли новые посетители. Молодые мужчина и женщина, мужчина по виду продавец — скорее всего, из ближайшего магазина. Женщина — его возлюбленная или сестра, а может быть, просто родственница, приехавшая из деревни навестить его. Они садятся через столик от меня, и мужчина, подняв два пальца, говорит громко: «Кофе», и они начинают о чем-то разговаривать шепотом, с таким трагическим видом, будто обсуждают расходы на лечение умирающего отца.