Читать книгу "В глуби веков - Любовь Воронкова"

Утром собрали войско. Воины стояли в полном вооружении. Филоту вывели, накрыв старым плащом.

Царь вышел к войску, он был печален. Сумрачны и бледны после страшной ночи допроса, рядом с ним стояли его друзья.

Александр не мог говорить — волнение душило его. Войско охватила тревога, хотя еще никто не знал, что произошло.

Наконец Александр поднял голову.

— Преступление едва не вырвало меня из вашего круга, о воины! И я остался жив только по милосердию богов!..

Крик и стон прошел по войску. Их царя хотели убить! Их царя, их полководца!

Александр рассказал войску о заговоре Димна и злых замыслах Филоты. Он огласил признание Филоты. И когда было сказано все, Александр отдал Филоту на суд войска и ушел. Воины, возмущенные предательством Филоты, в ярости закидали его дротиками. По древним македонским обычаям, суд над преступниками вершили войска, и Александр знал, что суд этот будет беспощаден.

СМЕРТЬ ПАРМЕНИОНА

Этим не закончилась черная полоса жизни. Македоняне вспомнили про Линкестийца. Три года царь возил его за собой в оковах. Но все откладывал казнь — не то жалея Антипатра, не то опасаясь его мести, ведь Линкестиец был его зятем.

Возбужденное войско еще волновалось, когда выступил Аттарий, тот самый Аттарий, что привел на суд Филоту.

— А почему ты щадишь Линкестийца, царь? — крикнул он. — Пусть оправдается или пусть умрет!

Александр и сам понимал, что дело Линкестийца пора закончить.

— Приведите Линкестийца!

Никто не узнал молодого, блестящего царского этера. Полуголый, истощенный, заросший бородой человек стоял перед затихшим войском. Он горбился, у него не было сил стоять прямо, цепи оттягивали ему руки. Увидев Александра, он вздрогнул и попятился. Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу.

— Говори, — сказал царь, — оправдайся перед лицом войска. Я даю тебе эту возможность, которой ты, уличенный в злодеянии, не достоин. Оправдайся, если сможешь!

Три года Линкестиец ждал этого дня. Три года обдумывал речь, которую он произнесет, если его будут судить. Эта страстно жданная минута наступила.

Линкестиец поднял голову.

— Я первый назвал тебя царем, Александр…

— Но ты первый и предал меня!

Линкестиец обернулся к войску. Перед ним стояла толпа вооруженных людей, разъяренная, настороженная, глаза их — как острия мечей, направленных на него… И вдруг он почувствовал, что не может произнести ни слова.

— Ну говори, оправдывайся!

Линкестиец сделал отчаянное усилие — от его слов сейчас зависит не только свобода, но и жизнь! — вздохнул, подавил подступившее рыдание, пробормотал что-то… Но так ничего и не смог сказать, он забыл все, что хотел сказать.

— Совесть не дает ему солгать! — раздались голоса.

— Ему нечего сказать!

— Изменник!

Линкестийца убили.

Войско совершило свой суровый суд. Однако во дворце не наступило спокойствие. Филоту казнили, но остался в живых его отец Парменион…

Парменион ничего не предпринимал против царя. Обвинений ему предъявить было невозможно — их не было. Было только перехваченное письмо, и в нем туманные строчки, внушавшие подозрение.

«Сначала позаботьтесь о себе, — писал Парменион своим сыновьям Филоте и Никанору, — затем о своих; так мы достигнем желаемого».

Было еще признание Филоты, быть может вынужденное.

Но и Александр, и ближайшие его друзья и советники понимали, что Парменион, лишившись своего последнего сына, никогда не забудет и не простит этой утраты. Кто поручится, что он теперь не поднимет против царя доверенное ему войско? И разве не замышлял он уже и раньше, по словам Филоты, убить Александра, договариваясь с Гегелохом?

— Измену надо уничтожить с корнем, — сказал на тайном совете Кратер, — иначе будут тяжелые последствия.

Все согласились с Кратером. Кратер высказал то, что царь и сам уже считал неизбежным.

— Пусть будет так, — сказал Александр, утверждая смертный приговор Пармениону, человеку, который уже давно тяготил его и мешал ему.

На рассвете, когда небо чуть позеленело на востоке, из лагеря выступил отряд арабских всадников на быстроходных дромадерах. Дромадеры бежали длинным шагом, почти не останавливаясь, в сторону Мидии, опережая самые быстрые вести, которые могли прибыть туда из лагеря царя.

Возле Экбатан, когда уже никто не мог ни подстеречь, ни остановить их, всадники сбросили белые арабские бурнусы. И уже в своих македонских одеждах въехали в город.

Стояли ясные, безветренные дни. В такие дни отчетливо видны очертания гор и лесá, косматым плащом спадающие по склонам. В такие дни хорошо дышится, душа освежается бодростью, и человек чувствует себя почти бессмертным.

В такие дни Парменион любил бродить в садах старого дворца мидийских и персидских царей. Все было дано для счастья — тишина, безопасность, роскошь дворцовых покоев, прелесть мидийской природы, слава, известность, почитание, власть…

Но Парменион был печален.

Это была печаль о погибших сыновьях. Двое сыновей его умерли… Оба молодые… Их ждала жизнь, полная славы, а они умерли даже не в бою — Гектор утонул в Ниле, Никанор умер от болезни. Остался один Филота, его опора, его гордость…

Это была печаль старости, которую он здесь, в Экбатанах, начал отчетливо и болезненно ощущать. Ни красота женщин, ни богатство, ни разгульные пиры, похожие на те, что шумели при царе Филиппе, не волновали его. Как много отнимает старость у человека и как мало дает взамен! Что она дает? Спокойствие чувств, равное холодному безразличию. Груз воспоминаний, тяготящий сердце. Боль неотомщенных и непрощенных обид… Его все забыли. Молодым не нужны старики.

Парменион присел на каменную, согретую солнцем скамью. Прекрасная лиственница раскинула над ним светлую шелковую хвою, пропуская рассеянный солнечный свет.

…А старики молодым очень нужны, молодые сами не понимают этого. Для совета, продиктованного жизненным опытом, для помощи, для руководства…

Впрочем, может быть, это кому-нибудь и нужно. Но не царю Александру. Много непонятного делает этот своенравный человек, много бессмысленного и ненужного.

«Ну, давай разберемся, — сказал Парменион, обращаясь к самому себе: старые, одинокие люди часто разговаривают сами с собою, — давай разберемся. Зачем нам строить мосты и дороги в земле варваров? Зачем устраивать больницы и академии? Зачем чинить плотины и каналы в Египте? Зачем строить Александрии по всей азиатской стране? Что сказал бы царь Филипп, видя, как неразумно его сын растрачивает огромные сокровища и силы македонской армии! Не спорю, он умеет побеждать. Он захватывает города один за другим. Но как часто случается, что он ради ничтожного чертежа на карте гонит войско в самые неприступные места! А зачем? Видите ли, ему надо знать, что там находится! Ах, царь Филипп, почему ты умер так рано!»