Читать книгу "Не возжелай мне зла - Джулия Корбин"

— Письмо, которое я послала твоему отцу. — Я успеваю разобрать собственный почерк.

…

Дорогой Тревор, мне очень жаль, что я вас не застала, когда вы приходили в отделение, и еще больше жаль, что скончалась ваша жена Сэнди…

— Он знал, что смерть мамы случилась по вине врача, который перепутал лекарства… Он подслушал разговор двух медсестер… — Она откашливается и бросает на меня саркастический взгляд. — А сейчас я прочитаю, что он записал в своем дневнике. «Это письмо пришло сегодня от доктора Нотон. Скорее всего, это она перепутала лекарства. Очень жаль, если эту ошибку совершила именно доктор Нотон, Сэнди любила ее, и я не стану поднимать шума. Все равно никто не вернет мне Сэнди». — Она переворачивает страницу и читает дальше: — «Доктор Нотон дала мне номер своего телефона, я два раза звонил, но врач, с которым она живет, сказал, что она плохо себя чувствует и не может со мной говорить. Он попросил не звонить больше, потому что доктор Нотон очень плохо себя чувствует. Надеюсь, ее беременность протекает благополучно». — Кирсти умолкает, закрывает тетрадку. — Если бы это было все, я бы никогда наверняка не догадалась, что именно по вашей вине умерла моя мать, но хотите знать, что случилось потом? — Она не может скрыть на лице торжества, и я понимаю, что сейчас услышу нечто очень неприятное, однако…

— Да, — отвечаю.

— Прочтите сами. — Она протягивает мне тетрадку. — Вот тут, с середины.

Нахожу нужное место и начинаю читать.

…

Сегодня утром, когда я приходил в отделение повидать Кирсти (ей уже гораздо лучше, она окрепла и начинает самостоятельно дышать… Ах, как была бы счастлива Сэнди видеть ее!), пришел жених доктора Нотон и сказал, что хочет со мной поговорить. Он вел себя довольно бесцеремонно. Кажется, он психиатр. У меня сложилось впечатление, что у него вообще отсутствуют понятия о врачебном такте, его больше волнуют не отношения с пациентами, а отношения с другими врачами. Он потребовал, чтобы я больше никогда не звонил им домой. Я ответил, что не стал бы звонить, если бы сама док тор Нотон не попросила меня об этом. «Вы только расстраиваете ее, — сказал он. — Доктор Нотон в больнице на хорошем счету и не заслуживает того, чтобы этот инцидент повлиял на ее будущее». Я не знал, что и ответить. Смерть Сэнди он назвал «инцидентом». Я молча отвернулся, и тогда он ушел. Даже не спросил, как девочка. Это больше всего огорчило меня.

Закрываю тетрадку, сижу не двигаясь.

— Вы в самом деле с ним развелись? Или подадите на развод, когда вернетесь домой?

Мне трудно дышать, я встаю, ноги совсем ватные, шатаясь, подхожу к окну, дергаю раму вверх, она открывается примерно на фут. Облокотившись на подоконник, дышу прохладным воздухом, он освежает лицо, и становится немного легче.

Фил. Как он мог? Кто дал ему право так грубо вмешиваться в мою жизнь? Хочется схватить его за грудки и трясти, трясти, пока не вытрясется все его высокомерие, все его самомнение, чтобы он своими глазами увидел собственное поведение таким, как оно есть. Я больше не люблю его, но мне невыносимо больно за женщину, которой я была когда-то, которая слепо верила этому человеку, а он самодовольно вертел ситуацией за ее спиной, как ему вздумается.

— А вы знали, что отец звонил вам? — спрашивает Кирсти.

— Нет, тогда не знала. Узнала пару дней назад. Фил скрыл это от меня.

— Господи, почему вы вышли замуж за такого человека?

— Потому что любила его.

— Значит, любовь слепа?

В ответ молча пожимаю плечами и снова сажусь, тело отяжелевшее, на него давит тяжкий груз мрачных дум и переживаний, разбередивших мне душу, никак мне от них не избавиться, не очиститься. Как жить с этим дальше?

— Я много лет присматривалась к другим девочкам, к их матерям, все думала, каково это, иметь свою маму, — говорит Кирсти. — Мне казалось, это значит, что кто-то всегда укладывает тебя спать, читает на ночь сказку, пришивает бирку с именем к одежде, берет с собой в магазин. — Голос ее теперь слаб и хрупок; кажется, она сейчас расплачется. — Играя на сцене, я могу полностью перевоплотиться в другого человека, раствориться в его жизни. Становлюсь как пластилиновая. Могу вылепить из себя кого угодно, кого захочу. Мне это раз плюнуть, потому что у меня нет своего характера, нет собственного «я». Слишком много времени и сил потратила, желая быть как все остальные девочки, у которых есть мамы.

— Глядя на твою комнату, не скажешь, что здесь живет человек без собственного «я». — Обвожу спальню рукой: кровать аккуратно заправлена, на столе букетик цветов. — Вон здесь какой порядок, видно, что его поддерживают тщательно и любовно.

— Я просто играю роль человека, который во всем любит порядок.

— Но зачем? Почему ты не стала как люди, с которыми живешь, твои соседи?

— Просто нравится делать вид, что я другого поля ягода, вот и все. Что я Эмили. — Глаза ее суживаются. — Ваша дочь считает, что у вас теперь не настоящая семья, потому что отец вас бросил. Но она понятия не имеет, как это плохо бывает на самом деле.

— Я знаю, когда от нас ушел мой муж, Лорен было нелегко, но она скоро привыкнет.

Кирсти берет со стола фотографию своих родителей, смотрит на нее, потом переводит взгляд на меня:

— Вы верите в сказки?

— Про злую мачеху и прекрасного принца? — вздыхаю я. — В жизни не бывает, чтобы либо черное, либо белое.

— И все-таки вспомните, в сказках зло всегда бывает наказано.

— Сказка остается сказкой, Кирсти. И не более.

Я понимаю, к чему она снова клонит, и не хочу больше этого слышать. Гляжу на часы и встаю.

— Ты меня прости, но мне давно пора, у меня важная встреча.

Как же, опаздываю почти на час, О’Рейли небось заждался.

— Вы ведь не хотите, чтобы с вашими детьми что-нибудь случилось? — Глаза ее вызывающе сверкают. — Да?

— Конечно. Каждая мать этого не хочет. — Бросаю взгляд на фотографию Сэнди. — Ты думаешь, твоя мать хотела бы, чтобы ты за ее смерть так жестоко, так безжалостно мстила? А потом пошла под суд и села в тюрьму?

— Понятия не имею. Мы об этом не разговаривали.

— А вот я разговаривала, хоть и не об этом. И я хорошо ее знала. Она была прекрасным человеком, светлым, сердце ее было полно любви ко всем людям. Но больше всех, Кирсти, она любила тебя. — Я замолкаю в надежде, что мои слова проникнут ей в душу, пустят там корни. — Она ждала тебя, как никого и никогда не ждала в своей жизни.

Я говорю еще и еще про ее мать, но уже через несколько секунд Кирсти затыкает уши и начинает гудеть через нос, следя за моими губами, и когда видит, что они больше не шевелятся, вынимает из ушей пальцы.

— Ну что, закончили свой панегирик?

— Кирсти…

— Моя мать умерла, она умерла, понимаете? А вы у нас знаменитость, общественный деятель, вам дали премию «Женщина города». Разве это справедливо?