Читать книгу "Неизвестный венецианец - Донна Леон"

— Вы согласились?

Мальфатти молча кивнул.

— Синьор Мальфатти, вы должны ответить на вопрос, иначе ваш ответ не зафиксируется на пленке, — холодно напомнил Брунетти.

— Да, я согласился.

— Почему вы поддались на уговоры?

— Они обещали хорошо заплатить.

В присутствии молодого коллеги Брунетти не стал уточнять, в какую сумму оценили его жизнь. Будет еще время спросить.

— Вы были за рулем той машины, которая врезалась в нас на мосту?

— Да. — Сказав так, Мальфатти надолго замолчал.

— Я не знал, что с вами в машине женщина. Я бы, наверное, не стал бы этого делать, если бы знал. Убить женщину — это плохая примета. Раньше я не убивал женщин. — Тут его осенило, глаза вспыхнули удивлением. — Видите, мне и правда не повезло!

— Но еще больше не повезло женщине, синьор Мальфатти, — заметил Брунетти. — Ну а Креспо что? Вы и его убили?

— Нет, я тут ни при чем. Мы с Раванелло уехали на машине, а Сантомауро остался с ним в квартире. Когда мы вернулись, Креспо был уже покойник.

— Как Сантомауро объяснил вам, что произошло?

— Никак. Вообще никак не объяснил. Просто сказал, чтобы я схоронился куда-нибудь на время и сидел тихо. И что лучше мне уехать из Венеции. Я и хотел уехать, но теперь уж не придется.

— А Раванелло?

— Я пошел к нему сегодня утром, когда убежал от вас.

Мальфатти ненадолго остановился. Наверное, придумывает, что соврать, решил Брунетти.

— И что же вы у него делали?

— Я сказал ему, что меня преследует полиция, и попросил у него бабок на дорогу. Я хотел уехать. Он ударился в панику. Стал кричать, что я их подставил, что теперь всему крышка, и — за ножик.

Брунетти видел этот нож. Трудно представить, чтобы банкир таскал в кармане финку.

— Он как кинется на меня — чистый зверь. Я хочу отнять у него ножик, а он не дает. Ну а потом он споткнулся и упал, и прямо на лезвие.

Ага, подумал про себя Брунетти, упал. Два раза, прямо грудью.

— Ну и?…

— После этого я поехал к матери. А там меня взяли ваши ребята.

Мальфатти умолк. Тишину в камере нарушало только тихое шипение пленки в магнитофоне.

— Куда девались деньги? — спросил Брунетти.

— Что? — удивился Мальфатти, не ожидавший такого резкого поворота.

— Деньги. Арендная плата.

— Свою долю я тратил целиком. Мне хватало только на месяц. По сравнению с ними я был просто нищий.

— Сколько вам причиталось?

— Девять-десять миллионов.

— Вы не в курсе, что они делали со своими деньгами?

Мальфатти задумался, будто не знал.

— Ну, Сантомауро, наверное, спускал большую часть на мальчиков. Что до Раванелло, то я не уверен. Акции небось какие-нибудь покупал. Он, по всему видно, из таких. — Судя по тону Мальфатти, это было в высшей степени недостойное занятие.

— Вам есть что добавить касательно ваших отношений с Раванелло и Сантомауро?

— Только то, что это они надумали убрать Маскари, а не я. Я помог им, но начали все они. Я ничего не терял, если бы стало известно о квартирах, мне не было резона убивать его. — А если бы терял, то убил бы без колебаний, подумал Брунетти, но промолчал.

— Это все, — произнес Мальфатти.

Брунетти встал и подал знак молодому человеку.

— Мы распечатаем ваши показания, а вы потом подпишете. На это уйдет некоторое время.

— Да пожалуйста, — оскалился Мальфатти. — Торопиться мне некуда.

Глава двадцать девятая

Час спустя Брунетти принес ему три листа показаний, отпечатанных на принтере. Мальфатти подписал, не читая.

— Разве вам не интересно знать, что вы подписываете? — спросил Брунетти.

— Да какая разница? — отвечал Мальфатти. Он по-прежнему валялся на койке. — Кто этому поверит? — Он ткнул в листы ручкой, которую ему дал Брунетти.

Поскольку Брунетти тоже посещала эта догадка, возражать он не стал.

— Что теперь будем со мной? — спросил арестант.

— Через несколько дней состоится слушание, и магистрат должен будет постановить, выпускать ли вас под залог или нет.

— А вашего мнения он спросит?

— Может быть.

— Что вы ему скажете?

— Что я против.

Мальфатти покрутил ручку в пальцах и вернул ее назад Брунетти.

— Я надеюсь, мою мать оповестят?

— Да, я прикажу, чтобы с ней связались.

Мальфатти с удовлетворением кивнул, повернулся на спину и закрыл глаза.

Выйдя из камеры, Брунетти направился в покои синьорины Элеттры. Сегодня она нарядилась во что-то красное, того оттенка, какой редко увидишь за пределами Ватикана. Брунетти нашел его чересчур вызывающим. Он был не в настроении воспринимать яркие цвета. Но когда она улыбнулась, ему немного полегчало.

— У себя? — спросил он.

— Да. Пришел около часа назад. Говорит по телефону. Приказал ни в коем случае не беспокоить.

Брунетти это было только на руку. Он не хотел сидеть рядом с Паттой, пока тот будет читать признания Мальфатти. Положив листки ей на стол, он сказал:

— Передайте, пожалуйста, ему вот это, как только он закончит разговор.

— Мальфатти? — спросила она с любопытством.

— Да.

— Где вас искать?

Услышав эти слова, Брунетти вдруг понял, что он совершенно потерялся во времени и пространстве. Он понятия не имел, который час. Он посмотрел на часы. Пять. Ему это ничего не говорило. Есть не хотелось. Мучила жажда и разбитость. Когда он попытался вообразить себе реакцию Патты, жажда разыгралась сильнее.

— Я схожу промочу горло, а потом буду у себя в кабинете.

Он повернулся и вышел. Ему было плевать, станет она читать или не станет, ему было плевать на все. Он чувствовал только жажду, жару и шероховатость своей кожи, покрывшейся за день соленой коркой. Поднеся руку к губам, он лизнул тыльную сторону ладони и почти обрадовался горечи на языке.

Час спустя его вызвал Патта. Когда Брунетти пришел, он увидел за столом прежнего Патту: за одну ночь он как будто помолодел на пять лет и набрал пять килограммов веса.

— Садитесь, Брунетти, — сказал Патта, беря со стола шесть страничек признания и подбивая их в аккуратную стопку. — Я прочитал это. — Он взглянул на Брунетти и положил листы на стол. — Я ему верю.

Брунетти изо всех сил старался сохранять внешнюю невозмутимость. Жена Патты состоит в Лиге. Сантомауро имеет большой вес в городе, и его поддержка необходима Патте, который лезет в самые верхи. Из этого вытекает, что какой бы им ни предстоял разговор, закон и справедливость не станут главным его предметом. Остается чуть-чуть подождать.