Читать книгу "Убийственные мемуары - Фридрих Незнанский"

Вы уже догадались, на какую сумму?

Совершенно верно – пятьсот миллионов марок!

Пятьсот миллионов да пятьсот миллионов будет миллиард. Миллиард – это солидно. Средств на счету у «Росконсалтинга» не осталось – одни долги. Фирма была ликвидирована, а «ремонт», согласно решению правительства, о котором я уже упоминал, был оплачен из российского бюджета. У кого-то может возникнуть вполне законный вопрос: зачем я так подробно пишу о финансовых махинациях? Нынче этим никого не удивишь, и стоит ли сокрушаться о миллиарде, если еще при Горбачеве профукали сто?

Стоит, уважаемый читатель!

Горбачеву обвинение в растрате ста миллиардов предъявить нельзя. Разве что в политической и экономической близорукости, но это дело неподсудное. А за присвоенный миллиард казнокрады должны сесть в тюрьму. Я выяснил их имена, я знаю номера счетов и постараюсь пусть не сегодня, так завтра отправить их за решетку. Не из зависти и не из чувства мести, а чтобы впредь другим было неповадно, чтобы мы по праву могли гордиться своей страной, своими коллегами и современниками, так же как гордимся обычно по привычке нашими великими предками…"

7 ноября

Несмотря на выходной день, утром Турецкий отчитался перед вышедшим с больничного генеральным прокурором – по поводу следствия об убийстве мэра подмосковного Озерска Крапивина. Дело в том, что буквально накануне уже давно взятые под стражу господа Талеев и Онищенко – аферу мэр Крапивин в свое время просчитал, посоветовавшись со своим адвокатом, который у них оказался общим, – признались, что в частной беседе с Виктором Заминайло упоминали об этой своей «проблеме». Разумеется, ни о каком заказе на убийство не было и речи. Просто Талеев и Онищенко посетовали на то, насколько непроста ситуация, в которой они оказались, а Заминайло, известный также как Мятый, понял это в силу своих криминальных способностей и, вероятно, нанял для этого дела младшего брата своего приятеля Хамко. Такая вот незадача. Дело можно считать завершенным, и Турецкий подготавливал материалы для передачи в суд, когда к нему зашел Меркулов и сообщил, что ему только что звонил возбужденный Грязнов, который едет сюда, кажется, и уже недвусмысленно звенит бутылками.

– Рано, рано, – возразил Турецкий, – еще дел выше крыши.

– Саша, ты можешь мне объяснить, – спросил Меркулов, – почему уважаемый профессор-правдолюб, который еще первого ноября рассказал тебе про книгу Ракитского, наплел, что она была только в одном экземпляре? Почему не сказал правду? Почему сразу не позвонил своему аспиранту и не приказал привезти книгу прямо к нему домой, а еще лучше – сюда, на Большую Дмитровку? Глядишь, целее был бы, а то небось страху натерпелся… И расследование бы гораздо быстрей закончили.

– Тут как раз мне все понятно, – возразил Турецкий. – Ты рассуждаешь как режиссер-постановщик сериала, прикидывая, не поменять ли местами пару эпизодов. Но Андреев-то умирать не собирался. Ракитский был человек многоопытный, и он, безусловно, оставил своему другу рекомендации, как действовать в случае его неожиданной гибели. То есть, может быть, между ними и не было такого буквального разговора, но то, что профессор выполнял волю Ракитского, я не сомневаюсь. Андреев наврал про то, что рукопись была в одном экземпляре, единственно затем, что надеялся, что за время нашего расследования книга будет наконец закончена и сдана в «Пингвин». Не получилось. А жаль. Там есть много интересного и неожиданного. Вот ты знаешь, Костя, как можно угадать цвет бумажки, запечатанной в конверт?

– Ну… думаю, можно цветные листки, принимающие участие в этом опыте, заранее надушить разными запахами. А потом, изображая, что напрягаешь зрение, напрягать на самом деле обоняние.

– Откуда ты знаешь? – расстроился Турецкий. – Ракитскому, например, это знакомый фокусник в Африке рассказал. Они же редко свои секреты выдают…

– У меня, извини, нет знакомых фокусников. Я у Маркеса прочитал, там нечто похожее было. Так получается, что он плагиатор был, ваш Ракитский, – засмеялся Меркулов.

– Ну уж и плагиатор. Из плагиата бы столько народу не угробили. Но даже это ерунда по сравнению с бильярдом.

– А с бильярдом что?

– Представь, Костя, Ватолин-то, оказывается, был фантастический бильярдист, об этом даже Ракитский в своей книге упоминает. Однажды они оказались вдвоем в нынешней уже Германии, немного покуролесили и ночью попали в какой-то мутный клуб, чтобы не сказать – притон. Ну оба, конечно, люди бывалые, не спасовали бы, но тут выяснилось, бугор компании, на них наехавшей, – страстный бильярдист, чемпион какой-то там местности, допустим Рурского каменноугольного бассейна. Короче, Ватолин его обыграл. Тогда они поспорили, что если Ватолин сможет выиграть, давая фору, играя левой рукой и прищурив левый же глаз (то есть сильно осложняя себе жизнь, потому что на самом деле все наоборот – только левши прищуривают левый), то… ну не буду тебе рассказывать, в чем приз состоял, не стану лишать удовольствия, лучше сам прочитаешь.

– И что, Ватолин выиграл? – спросил Меркулов.

Турецкий кивнул.

– И тогда сразу становится понятно, как он этого несчастного Шустермана завербовал. Просто Шустерман должен был ему кучу денег. Мы нашли у Ватолина его расписки почти на восемьдесят тысяч долларов. Может, я и не смогу это доказать, но я убежден, что Шустерман вообще тут был ни при чем.

– Ой ли? – засомневался Меркулов. – Зачем же тогда Ватолину понадобилось его убирать? Шустерман что-то знал о нем…

– В том-то и дело – в этом «черном», дьявольском ватолинском остроумии. Шустерман даже не понимал, что происходит! Он ничего не знал, ровным счетом ни-че-го! Его роль свелась вот к чему. От него требовалось просто появиться у Ракитского – но так, чтобы этому факту были свидетели. Шустерман – неплохой специалист по творчеству иранского художника Хатума, а еще муж известной московской галеристки – каким-то образом знакомится с Ракитским (скорей всего, показывает ему картины Хатума из собственной коллекции). То есть заинтересовывает его своей персоной, пытается сблизиться на этой почве. Видимо, локально это происходит. В результате Шустерман появляется в квартире Ракитского и видит рядом с полотном Хатума картину Левитана, которая в конце концов и исчезает. И этому факту есть свидетель: Шустермана у Ракитского видит его сосед Андреев. В этом и состоял замысел Ватолина: засветить заядлого игрока и любителя прекрасного Шустермана дома у Ракитского. Не вышло бы в тот раз, так Ватолин предпринял бы еще попытку, придумал бы, как показать Шустермана в обществе Ракитского, не у него дома, так в другом месте. В конце концов, мы ведь не знаем, может быть, Шустерман бывал у Ракитского и прежде, но Ватолин ждал, пока появится свидетель их встречи, и лишь после этого дал бильярдисту отбой. Что должно было думать следствие после показаний профессора Андреева? То, что мы и подумали: Шустерман – цепочка на пути к заказчику Левитана. Если вообще не сам заказчик. Потом, когда Ватолин понимает, что мы уже выходим на этого несчастного Шустермана, он его оперативно убирает. А на самом деле Шустерман – пустышка. Круто?