Читать книгу "Сенсация по заказу - Фридрих Незнанский"

— Еще нет. Надо время приличное показать. А еще лучше — в призеры попасть. Тогда в сборную — прямая дорога.

— Думаешь, выйдет? Смагин вздохнул:

— Противники тяжелые. Дреев, Еременко… Орловский — вообще чемпион Европы.

— Ничего, дерзайте, юноша. Когда забег?

— Так завтра же! Придете? В Олимпийском. У меня билетов целая куча, а подарить почти и некому.

— Не обещаю, но… Ты, главное, выспись хорошенько. Как говорил мой дедушка, сон — делу кузнец. — Турецкий положил трубку.

— Первый раз слышу про твоего дедушку, — сказал Ирина.

— Я и сам его в глаза не видел.

— Понятно, — протянула она. — А кто звонил-то?

— Один спортсмен. Надо его в гости пригласить, кстати, славный парень. Тебе понравится. И… Нинке, может быть, тоже. А что? — Турецкий сделал вид, что серьезно это обдумывает. — Вполне в женихи сгодится. Честолюбивый. И честный. Давно таких не встречал.

Ирина мигом очнулась от своего минорно-лирического настроя.

— Сдурел? Ей пятнадцать!

— А что, ваша честь, самый возраст…

И Турецкий еле увернулся от подзатыльника.

Он проснулся от какого-то шума. Прислушался. Это были птицы. Но только не соловьи там какие-нибудь, не синички с жаворонками, под которых приятно и просыпаться, и засыпать, нет, было воронье карканье. Какой уж тут сон! Турецкий некоторое время смотрел в потолок. Потом осторожно, чтобы не разбудить жену, встал и вышел на балкон. Там, на подоконнике, всегда валялась пачка сигарет. Было уже почти светло. Вороны носились над двором и каркали. Турецкий закурил и заметил, что в движении птиц наблюдалась странная синхронность и согласованность. Каркать они не переставали.

— Можно подумать, у нас тут труп закопан, — пробормотал Александр Борисович.

— О чем ты, Саша? — ласково прошептала Ирина, кладя руки ему на плечи. Она, оказывается, стояла сзади, а он и не слышал, как она подошла.

— Ты меня напугала.

— Тебя напугаешь, — хмыкнула жена. — Так что там насчет трупа? Ночные кошмары?

— Знаешь, как нам в университете профессор криминалистики говорил? — Турецкий на мгновение задумался. — Без умения строить версии, то есть способности воспроизводить точные картины уже прошедших событий из крупиц фактов и улик, нет следователя. В идеале же следователь должен быть начинен этим умением от природы. Высокая требовательность в отборе материала, критичность в его оценке и свободное пространственное воображение…

— Неужели ты все это помнишь? — поразилась Ирина. — Через столько-то лет?

— Плохая память — мой конек, — заметил Турецкий.

— Как же плохая?!

— Так ведь за столько-то лет я наверняка эти постулаты сам сто раз перелопатил, — ухмыльнулся Александр Борисович. Вон смотри. — Турецкий кивнул на птиц, которые все не унимались.

— Действительно необычно. Но только ведь ворон и ворона — это разные птицы.

— Значит, нет трупа?

— Значит, нет, — успокоила жена. — Пойдем поспим еще?

…Турецкий вошел в одиночную камеру. Там, на койке, сидел молодой человек с заурядными чертами лица и прозрачными, будто выцветшими, глазами.

Увидев Турецкого, Ларин сделал движение, словно хотел попятиться. Конечно, он узнал человека, на которого напал в подъезде дома на Фрунзенской. Он помнил этот странный заказ: не убивать — напасть, но не убивать, дать почувствовать вкус близкой смерти.

Этот вкус он и сам сейчас чувствовал. Ларин никогда не думал, что может сломаться. Ему и не показалось, что он сломался. Просто он начал говорить. Отвечал на вопросы, которые Турецкий ему задавал. Опознал по фотографии Свенсона, которого Турецкий почему-то называл Свиридовым. Подробно начертил план своих действий на Кутузовском. Рассказал о бомбе в ботинке богатого араба…

— Не боитесь, что я вас убью прямо во время допроса? — однажды спросил Турецкий.

Ларин пожал плечами. Ему уже было все равно.

— По-настоящему реальны только мечты. Потому что они живучи, их ни кислотой, ни ОМОНом не возьмешь. И они распространяются, плодятся, вползают из головы в голову. Против них бессильны каменные стены, государственные границы и даже личный указ президента.

— О чем же вы мечтаете, позвольте поинтересоваться?

Ларин посмотрел в крошечное окошко и сказал без всякого выражения:

— На бразильском пляже Ипанеме принято аплодировать закатам.

— Бывали?

— Да. Это такое место… Солнце тает в океане быстрее, чем кубик льда в коктейльном бокале.

— Как же все это с вами случилось? Как вы стали таким? — не удержался Турецкий. — У вас было тяжелое детство? Вы голодали? Вас бросили родители? В чем ваша история?

И услышал страшный ответ:

— Нет никакой истории. Наша жизнь — непрекращающийся кошмар, война и расправа. Что хочет человек? Простых вещей. Сытно есть, спокойно спать, свободно думать. Впроголодь уже вряд ли выспишься как следует, да и мысли принимают скверное направление. Вот и выходит, что любая буза начинается с хлеба. А хлеб у меня был. Как это странно…

Александр Борисович ехал на работу и размышлял о двух людях, о том, которого он недавно допрашивал, и том человеке, которого совсем не знал, хотя думал о нем постоянно, — о профессоре Белове. Есть люди твердой воли, крепких нервов, решительные и даже смелые, но для жизни облюбовавшие себе комфортный «тыл». А есть те, кто создан для глубоких неспешных раздумий, для лирики… И они почему-то выбирают тернистый путь действия. Когда ученые как бы не нужны, на них самих и на их нужды сильные мира сего не обращают никакого внимания, не субсидируют их исследовательские работы. Но когда их труды востребованы и нужны, тут все пускается в ход: и отличное отношение, и деньги, большие деньги! И преступления, а в том числе и убийства! Почему? Потому что плодами этих ученых с жадностью неописуемой завладевают другие, те, кто сам неспособен на подвиг мысли. А с самими творцами они жестоко расправляются, и особенно в тех случаях, когда ученые вступают в борьбу за свое «детище».

Три человека сидели в кабинете генерального прокурора, и два из них непрерывно курили.

— Неужели политика его действительно не интересует? — никак не мог поверить генеральный. — И все это ради…

— Представьте себе, Владимир Михайлович, — сказал Турецкий. — Доказательства, которые мы со следователем Смагиным представляем, достаточны, чтобы выписать ордер на арест господина Шляпникова. Вот уж кто совсем не честолюбив, зато невозможно, просто дьявольски тщеславен!

— Тщеславие, кажется, входит в число смертных грехов? — Генеральный задумался.

— Еще как! — негромко откликнулся Меркулов. И обратился к Турецкому: — Александр Борисович, чтобы не вдаваться сейчас в бумажные дебри, расскажите нам механику его преступления.