Читать книгу "Евангелие от Тимофея - Николай Чадович"

Как бы то ни было, но Яган добился своего – я стал марионеткой в его руках. Однако, как оказалось, и этого было для него мало. Планы моего Лучшего Друга простирались намного дальше.

Однажды ни с того ни с сего Яган поведал мне историю своего спасения. Прознав о том, что я приказал рубить ветвяки, и уяснив для себя размеры и темп этой работы, он верно оценил опасность, грозящую войску Отступников. Тем не менее все его предупреждения никак не повлияли на фанатиков, уже почуявших близкую победу. Даже грозные признаки надвигающейся катастрофы – треск и содрогания ветвяка – нисколько не смущали их стратегов. Обдумав все до мелочей и безукоризненно рассчитав время, Яган совершил побег, прихватив при этом Письмена, вернее, их вторую часть. Сделал он это чисто интуитивно, без какой-то определенной цели. Уже потом Яган понял, что не прогадал. Письмена выручали его в любом случае: попадись он Отступникам, похищенное можно было выдать за попытку спасти реликвию, для своих же годилась версия об успешно проведенном диверсионном акте, имевшем целью подрыв боевого духа противника.

Едва Яган успел перебраться на соседний занебник, как обреченный ветвяк рухнул, погубив посланную за ним погоню, а заодно и все войско Отступников. Ягану, конечно, тоже пришлось несладко. Несколько раз чудом избежав смерти, он добрался до мест, не затронутых бедствием, и, пользуясь прежним авторитетом, основал новую Ставку.

Своими основными планами на будущее он со мной делиться не стал, однако в один все же посвятил. До сих пор гибель судьбоносной книги тщательно скрывалась. Столь трагическое известие грозило непредсказуемыми последствиями. Да и в чисто практическом плане ее отсутствие причиняло массу неудобств – нельзя было созывать Большой Сбор, невозможно стало на якобы законных основаниях вершить человеческие судьбы. Заменить истинные Письмена можно было только Письменами Отступников. В данной ситуации не было иного выхода, как поступиться принципами. Вот только содержание книги оставалось тайной за семью печатями. На Вершени давно уже никто не умел читать. Существовала узкая каста законников, знавшая весь текст наизусть. Знание это, передаваемое из поколения в поколение, было доведено до редкого совершенства. Определив по одним им известным приметам страницу, законник про себя проговаривал весь текст наизусть и, лишь дойдя до указанного слова, произносил его вслух. Непременным условием выдвижения в Друзья являлось умение «читать» и толковать Письмена. Само собой, теперь эти знания оказались бесполезными.

С моей помощью специально подобранная группа молодежи должна была в кратчайший срок задолбить новый текст. Впоследствии этим прозелитам предназначалось заменить старую администрацию. Дабы избежать раскола и смуты, все те, кто так или иначе был причастен к исчезнувшим Письменам, подлежали ликвидации.

За содействие в проведении этой акции Яган обещал мне, нет, не свободу, а вполне сносное существование, покой, почитание, а в перспективе – тихую, естественную смерть. Тут он, думаю, кривил душой. Ноги мои, словно скованные льдом корни дерева, уже не принадлежали мне. Они не отзывались ни на боль, ни на приказы нервных центров. Некротические процессы уже достигли бедер и в скором времени грозили распространиться на брюшину.

И все же я согласился на предложение Ягана. Мне позарез нужна была вторая половина книги. Только получив к ней доступ, я мог завершить дело, ради которого терпел позорнейшее существование, недостойное не только человека, но даже скота.

Яган не стал откладывать задуманное в долгий ящик – видимо, знал, что век мне отмерен короткий. Уже на следующий день он принес книгу, тщательно завернутую в несколько слоев рогожи. Конечно же, он не оставил нас с ней наедине – не доверял. Но и торопить не стал, понимая, что мне нужно какое-то время на предварительное ознакомление.

Я долго смотрел на стопку пожелтевших, искрошившихся по краям листков, не прикасаясь к ним, и старался хотя бы примерно прикинуть, сколько человеческой крови пролито за каждую из этих нечетко пропечатанных, затертых буковок. Неужели за рецепт холодника можно воевать столько лет? Разве противоречия в толковании загадочного слова «дуршлаг» обязательно должны разрешаться на поле брани? Почему на Вершени не нашлось светлых голов, способных усомниться в роковом значении знака «запятая»? Или все дело в том, что чужим умом (или чужим заблуждением) жить намного проще, чем своим собственным?

До сих пор я считал, что все великие книги, ставшие вехами на переломах человеческой истории, были лишь формальной фиксацией, графическим отображением идей, уже в достаточной мере завладевших сознанием масс. И законы Моисея, и Нагорная проповедь, и провозглашенный Конфуцием «Путь золотой середины» существовали задолго до того, как были записаны. Коран потому стал так популярен среди последователей Магомета, что не содержал для них ничего нового. Он лишь оформил закон изустный, оспариваемый, в закон божественный, неоспоримый.

На Вершени я столкнулся с явлением прямо противоположного характера. Бессмысленные и непонятные, ничего общего не имеющие с реальностью чуждые слова стали высшим откровением, непреложной истиной, кладезем мудрости. Что это – всего лишь подсознательное стремление создать нового кумира, заполнить некий духовный вакуум? Или тонко рассчитанный ход, смысл которого – возложить на Слово все прошлые и будущие грехи, все свои просчеты и ошибки, попытка смыть с себя кровь, а грязь объявить самоцветами?

Если так, то Письмена не имеют права на существование. С детства мне внушали, что уничтожение книги преступно. Но что, спрашивается, потеряло бы человечество, лишившись «Молота ведьм» или «Майн кампф»? Сейчас это просто любопытное, забористое чтиво, типичный образчик печатной продукции своей эпохи, но ведь когда-то каждое их слово отдавалось по всему свету воплями невинных жертв. Без всякого сомнения, эта книга должна быть истреблена. Конечно, свинья грязь найдет. Исчезнут Письмена – появится что-то другое. Но уж за это я буду не ответчик! Однако торопиться не стоит. Время еще есть. Заливные и отбивные меня не интересуют, а вот откровения Тимофея почитать стоит.

«Я уже стар, и жить мне осталось недолго. Дело, которому я посвятил жизнь, осталось незавершенным. Народ этот глуп, ленив и неблагодарен. В глаза меня превозносят, а за спиной клянут. Меня обвиняют в голоде, ставшем в последнее время обычным явлением. Действительно, я запретил им, как раньше, собирать плоды там, где они растут, а повелел вертеть повсеместно дырки и в них упрятывать семена, дабы впоследствии те дали обильные всходы. Пусть урожай появится не сразу, важно терпеть и верить. Когда-нибудь они убедятся, что я прав. Только дикари кормятся случайными дарами природы, честной люд обязан добывать пропитание в поте лица своего. Кроме того, мне ставят в вину, будто бы вследствие постоянного перемещения народа сильно распространились болезни. Но это уже совершенная глупость. Болезни их происходят от безделья и похотливости. Нужен указ, ограничивающий контакты разных полов. Необходимо строить для мужчин и женщин раздельные дороги и раздельные поселки. А для продолжения рода пары пусть встречаются в специально отведенных местах в заранее оговоренные сроки. Порядок должен быть в любом деле. Обидно, что силы мои иссякают и я, возможно, не доведу свои начинания до конца.