Читать книгу "Она была такая хорошая - Филип Рот"

Люси не терпела притворства и поэтому изо всех сил старалась поверить, что Рой не притворяется, что он действительно верит в свои слова, но даже и так ее воротило от его разглагольствований.

После обеда у Бассартов Эдди везли к папе Уиллу. Сначала прабабушка кормила его печеньем, приготовленным специально к его приезду, затем прадедушка показывал фокусы, которыми, по его словам, он обычно развлекал маму Эдварда, когда та была маленькой девочкой. Он просил Эдди закрыть глаза, а сам оборачивал носовым платком руку и два пальца, которые должны были изображать уши. Ну-ка, Эдвард Бассарт, говорил он, открывай глаза, это зайчик, он хочет с тобой познакомиться. И верно, перед Эдди был зайчик с длинными ушками и крошечным ротиком, который задавал множество вопросов об Эдварде, его мамочке и папочке. В конце беседы Эдварду разрешалось шепнуть на ушко зайчику одно желание. И вот как-то раз, к восторгу всех присутствующих (кроме папы Уилла, который считал, что он недурно умеет изменять голос), Эдди объявил: ему больше всего хочется, чтобы зайчик был настоящим.

— То есть как это настоящим? — спросил прадедушка.

— Не из платка.

Больше всего Эдвард любил забраться на табурет рядом с бабушкой Майрой, когда она что-нибудь подбирала для него, или сесть прямо ей на колени и «играть» самому. Она нажимала клавиши его пальцами, и из пианино с запинкой вылетали звуки знакомых песенок — «Братца Жака», «У Мэри был ягненок» и «Майкла Финнегана», недавно разученного им с папой Уиллом. Каждый раз Эдди, бабушка Майра и папа Уилл пели хором, в то время как прабабушка сидела с тарелкой печенья на коленях, а Рой, растянувшись в кресле, коротал время, постукивая носком одного ботинка о носок другого.

Майкл Финнеган носил усы — усы и бакенбарды,

Он их отращивал всю жизнь, ни много и ни мало,

Поднялся ветер как-то раз и сдул усы у франта,

Ах, бедный Майкл Финнеган — все начинай сначала!

И потом все снова, а Люси молча смотрела на них. Вот эти самые песенки, говорила бабушка Майра, обычно любила петь мама Эдварда, когда еще была маленькой — не старше его. Люси видела, что сын не может себе этого представить. Мама была маленькой? Эдди не мог поверить в это, так же как и она сама.

Затем следовала знаменитая история о том, как Люси «плыгала» с подоконника в столовой, чего она тоже не помнила. Когда папа Уилл впервые предложил Эдди заняться этим, бабушка Майра скрылась в ванной и не выходила, пока они не уехали.

С тех пор как исчез ее муж, Майра стала выглядеть на свои годы, а то и постарше. Иногда ей можно было даже дать не сорок с небольшим, а все шестьдесят. К уголкам рта сбегали глубокие складки, под глазами проступали синяки, а красивая шея казалась морщинистой и дряблой. И вся она заметно сдала, огрубела, потускнела, хотя это и не затрагивало ее хрупкого очарования. Те, кто ее хорошо знал, конечно, понимали, что внешняя мягкость и деликатность не случайны, а отражают ее подлинную натуру. Шли годы, она старела, и теперь даже ее дочь вряд ли помнила, что в замужестве Майра Нельсон страдала в основном из-за того, что всегда была папенькиной дочкой. Сидя в гостиной и молча наблюдая — чего она не могла себе позволить раньше, когда вокруг бушевали битвы и сама она бушевала, — Люси постепенно начинала понимать, что у ее стареющей матери есть характер. Нет, он не укладывался целиком в привычные словечки — «слабая», «беспомощная»… До Люси начало доходить: не потому мать казалась такой податливой, а рот ее таким добрым и глаза такими всепрощающими, что она от роду была красивой и безответной.

Шло время, и по воскресеньям в гостиной у Кэрролов стали появляться мужчины. Они приходили на обед и оставались до конца дня. Поначалу к ним захаживал юный Хэнк Уирджес, которого и мужчиной-то можно было назвать лишь с натяжкой. Этот темноволосый, симпатичный мальчик учился на отделении журналистики в Северо-западном колледже, где встречался с одной знакомой Элли Сауэрби по студенческому обществу. Хэнк приехал в Уиннисоу стажироваться репортером в «Лидере» и поэтому довольно часто наведывался к Кэрролам — его бабушка и Берта дружили в детстве.

Раз в неделю Хэнк приглашал Майру в кино (каждый платил за себя), а по воскресеньям приходил к обеду. Им нравилось окружать его заботой, чтобы далеко от родных он чувствовал себя как дома, но, конечно же, никто не удивился, когда год спустя походы в кино стали менее частыми. В конце концов Хэнк спросил, нельзя ли ему привести в следующее воскресенье к обеду Кэрол-Джин — девушку, с которой, как выяснилось, он встречался на стороне.

Ну что ж, очень хорошо, что Хэнк закрутил с этой Кэрол-Джин, сказал Уиллард, а не то ему уже начало казаться, что молодой человек без памяти влюблен в Майру.

Правда, он никогда не называл Майру иначе, как миссис Нельсон, но всегда смотрел на нее с благоговением, как на богиню. Хэнк дважды пришел со своей барышней, а потом у Майры начались страшные мигрени, и молодой Уирджес незаметно исчез из их жизни. Но, по крайней мере, он помог Майре вернуться к нормальной жизни в тот год, когда Уайти «собрал вещички, смылся и окончательно показал свою сущность», как выразился папа Уилл. Одно время Майра никак не могла заставить себя выйти на Бродвей; если бы не подвернулся Хэнк со своей ностальгией, она бы только и знала, что давала уроки музыки днем, а вечером удалялась бы в свою спальню и оплакивала годы, выброшенные на человека, который, «как выяснилось, был совсем не тем, за кого его принимали».

Что до Люси, то она никогда не думала об отце, насколько это было в ее власти. Стоило кому-нибудь назвать его имя, как она попросту отключалась. Ее так же мало заботило благополучие Уайти Нельсона, как и его — благополучие Люси Бассарт. Где он сейчас, что с ним, Люси это не касается — он сам во всем виноват. Правда, это именно она захлопнула дверь перед его носом, но ушел он из дому благодаря собственной трусости — ему было стыдно своего поведения. Как-то поздним вечером, когда Люси сидела дома одна — они только что переехали на новую квартиру, и Эдвард был еще грудным ребенком, — зазвонил телефон. Она подняла трубку, но никто не отозвался. «Алло?» — повторила Люси и вдруг поняла, что это отец — он в Форт Кине и хочет в отместку ей что-нибудь сделать с Эдвардом. «Слушай, ты, если это и в самом деле ты, — проговорила она, — я тебе очень советую…» — но остановилась и бросила трубку. Да и что он может сделать? Она не ощущала ни страха, ни сожалений. Что из того, что она захлопнула перед ним дверь? Нет, не Люси лишила его семьи и дома, вовсе нет. Верно, между ними стоит неоплатный долг, но только не ее это долг, вот уж нет…

А потом, уже после того случая со звонком, она прогуливалась по Пендлтон-парку с Эдвардом в коляске, как вдруг какой-то бродяга поднялся со скамьи и, пошатываясь, двинулся к ней. Люси быстро развернула коляску и устремилась прочь. Но уже через минуту поняла, что даже если бы это и был ее отец, если он и поджидал ее, растянувшись на скамейке, то ей нечего бояться и не о чем сожалеть. Если он и стал бродягой и теперь попрошайничает и ночует на улицах, не Люси сделала его таким. Нет, не стоит он того, чтобы она его жалела и о нем думала.