Читать книгу "На фейсбуке с сыном - Януш Леон Вишневский"

Первой ласки посредницею молчаливой

Оказалась малина, — той ласки без слова,

Что, собой изумясь, хочет снова и снова

Повторяться без счета, себе лишь на диво.[98]

И Леон тогда забывался и начинал заново исследовать карту моего тела, хотя она была ему слишком известна, словно хотел себе что-то напомнить, словно это был наш первый или, скорее, самый последний первый раз. Так что с точки зрения моей эротической жизни, мне Лесьмана есть за что благодарить.

А вообще-то Лесьман был недоволен тем, что не имел никакого влияния. Маленького роста, лысый, с орлиным еврейским профилем и фамилией, которую настолько не любил, что даже смягчил ее мягким знаком после «с»: из звучащего вполне по-еврейски Болеслава Лесмана стал Болеславом Лесьманом. Он и брата своего двоюродного подговорил фамилию сменить, и тот в один момент из Яна Лесмана стал Яном Бжехвой, о чем Ты, сыночек, допускаю, мог и не знать. Мне, например, когда я вам с Казичком перед сном читала «Академию пана Кляксы», в голову не могло прийти такое их родство.[99]

Если говорить о любви, то Лесьман решительно держался подальше от моногамии, из чего не делал никакого секрета. Женщины, с которыми он спал, разбирались между собой сами и никаких проблем из отсутствия исключительного права на его маленькое тело не доставляли. Чеслава Сандерленд, более известная биографам Лесьмана как Селина, поддалась его «баламутству» — что бы это ни было — в возрасте пятнадцати лет, он был на восемь лет старше. В Илже, во владениях семьи Сандерленд, как раз и рос тот знаменитый малинник. Чувство к Селине у Лесьмана было сильное, он даже предложение сподобился сделать, но пришлось ему испить горького вина отказа. Правда, это не помешало ему отправиться за Селиной в Париж и там начать роман с ней заново. А перед этим он завел близкое знакомство с подругой Селины, некоей Софьей Чилиньской, женщиной экзотической красоты. Настолько близкое, что вскоре она стала его женой и родила ему двоих детей. Болеслава тем временем охватил азарт. Он играл в покер, старательно и безрезультатно применяя выдуманную им систему игры на рулетке, и продолжал крутить роман с Селиной.

В 1917 году познакомился с подругой Селины Дорой Либенталь. Влюбился в нее без памяти, но ни с Селиной, ни с Софьей не порвал. Старшая дочка Лесьмана называла Дору и Селину «двумя блудливыми лесбиянками», потому что некоторое время (довольно продолжительное) эти дамы проживали вместе. Дора была по профессии гинекологом, к тому же разведена. Ее бывший муж сбежал с очень красивым мужчиной, который, как и многие другие в то время, прошел через постель Софьи Налковской.[100]Но это уже совсем другая история.

В общем, Болеслав Лесьман весьма бесцеремонно вмешался в разговор Кинси и Лукреции, громко заявив протест против сведения любви к исключительно сексуальным связям, что вызвало взрыв саркастического смеха в студии, ибо хроническая полиамория (это так теперь психологи, и не только американские, блядство называют) Болеслава Лесьмана ни для кого не является секретом.

Только Монро не смеялась. Она все терла пальцами виски, будто пытаясь справиться с приступом головной боли. Задумчивая, с печалью в глазах, похожая на маленькую потерявшуюся девочку. Мерилин Монро, урожденная Норма Джин Мартенсон, в крещении Норма Джин Бейкер, 46,8 миллионов запросов земного гугла — а у Гитлера всего 26,3. Даже Ты, сыночек, не представляешь, как меня эта статистика радует. Почти 2:1 в матче Монро-Гитлер на гугле! Серьезная победа человечества в битве с монстрами.

И тогда Лесьман, видимо, устыдившись, со своей подушки сполз и принялся Монро руку целовать. Кинси аж книжку свою записную отложил и в течение минуты на это зрелище взирал. Вскоре, однако, его умиление иссякло и, как это умеет, он нанес удар, спросив:

— Миссис Монро, вы имели супружеские отношения с неким Джо Ди Маджо, спортсменом без аттестата зрелости, и потом, после всего-навсего 274 дней супружества, вышли замуж за некоего Артура Миллера, известного интеллектуала, следовательно, имевшего аттестат зрелости. Оба были примерно одного возраста, примерно на 12 лет старше Вас, оба были, вероятно, в вас влюблены. Если бы вы могли оценить качество своей сексуальной жизни по шкале от 0 до 6, какие оценки вы бы им поставили?

Мерилин потянулась за бутылкой колы без сахара, Лесьман прекратил целовать ее запястья, Лукреция изобразила на лице удовольствие, а аудитория затаила дыхание в ожидании ответа. Мерилин ответила спокойно, голосом, который у некоторых мужчин вызывает яркие фантазии:

— Джон Ф. Кеннеди — 10, его младший брат Роберт — 0 с плюсом (плюс только за то, что не храпел), про остальных я ничего не скажу: не имею обыкновения сплетничать о своих мужьях. Ты, Альфред, выбрал не совсем удачный интервал для своей шкалы — далась тебе эта шестерка! Есть ведь мужчины, которые не вписываются в твою систему. Ты вот привязался к своим семи степенями гомосексуализма, да? А сам-то, Альфред, ты случайно не гомосексуален? Тебя я оцениваю между 2 и 3, в основном как гетеро, но вообще ставлю тебе 2 как гомо и 3 как би. Кроме того, раз уж ты ко мне обратился, я тебе скажу: эти твои опросники неполные. Ты к ним подошел — селективно, если не сказать расистски. Афроамериканцев, полноправных граждан страны, ты вообще проигнорировал. Будто в постелях у негров ничего не происходило. Происходило, Альфред, уж поверь! Я знаю, время тогда было другое, условия другие, но ты, Кинси, должен не на политику ориентировался и не на конъюнктуру. Ты обошел стороной много интересных ответов на свои вопросы. И не задал многих вопросов. В твоих исследованиях, Кинси, мало пигмента — они слишком белые. А эта твоя махинация с педофилом, ответы которого ты приписал нескольким лицам — криминал в чистом виде. И я как американка тобой разочарована. Если бы ты попытался опубликовать результаты своих исследований в Европе, тебя напечатали бы в лучшем случае в занюханном журнале мод с низким тиражом, который читают несколько десятков специалистов. Но ты, доктор Кинси, имел счастье опубликовать их в пуританской Америке, где слово «влагалище» было запретным под угрозой тюремного наказания, так же, как гомосексуализм, оральный секс и даже супружеская измена. А ты, Кинси, позволяешь себе между прочими безобразиями в своих отчетах писать, что семнадцать процентов американских фермеров имели половой акт с животными. За тобой, по неизвестным мне причинам, стоял тогда могущественный клан Рокфеллеров, и потому вместо тюремных нар ты попал в списки бестселлеров и на обложку пошлейшего еженедельника «Таймс».

В этой газетенке пара слишком образованных энтузиастов написала о тебе, цитирую: «Кинси сделал для секса то же, что Колумб для географии». Сомнительный комплимент, ибо что до географии — большинство американцев полагает, что Будапешт — это маленький город в штате Висконсин, а Колумб играет в бейсбол за какую-то команду. И ты, Кинси, не мог этого не знать. Америка в твое и мое время была отсталой страной — исключая довоенных и послевоенных эмигрантов, главным образом еврейского происхождения. В Америке люди увлекались французским сыром, но отличить его от мыла могли только тогда, когда принимали душ. Так что ты, Кинси, не мни о себе — вот что я тебе скажу. Помни о том, что мы в аду, а не в Северной Дакоте пятидесятых годов прошлого века, где люди читали твои протоколы втайне от пастора, втайне от шерифа, втайне от мужа или жены, на чердаке, при свечах, а когда себя при чтении удовлетворяли, фантазируя при этом о чем-то своем, чувствовали, что не могут полностью расслабиться, потому что слишком уж вписываются в твои таблицы. Ты, Кинси, не усмехайся на камеру. Ты меня слушаешь — но тебе трудно воспринимать меня всерьез, да? Я слишком блондинка, да? Я слишком подпадаю под твой стереотип? У тебя нет никакого желания достать меня из каталожного ящичка, куда ты меня мысленно определил. Правда ведь? Ты меня о Ди Маджо спрашивал. С ним было то же самое: у него я была определена в тот же ящичек, что и у тебя. С наклейкой «инфантильная, глупенькая, сладенькая ММ». А когда я спрашивала, почему он не читает книг, Джо сердился и переставал покупать мне украшения. Ты интересовался Миллером. У него — вот чудо! — я была в том же ящичке. И когда начинала спрашивать его о прочитанном, он вместо ответа покупал мне драгоценности. И я перестала спрашивать, потому что от него я драгоценностей не хотела. Так что сам видишь, трудно любить бриллианты и быть интеллектуалкой.