Читать книгу "Самокрутка - Евгений Андреевич Салиас"

сидела против него на другом краю стола, в качестве хозяйки.

— Батюшка, я пью за ваше здоровье, долговечие... За вашу дорогую мне жизнь, за то, чтобы вы всегда, несмотря ни на какую мою ошибку, опрометчивое действие или грех какой невольный, — всё-таки любили меня, как я вас любила, теперь люблю и всегда буду любить... Вместе с вами пью я и за своё здоровье... Княжна опустила глаза и прибавила: — И вместе с нами двумя, пью за здоровье человека, за которого я всхожу замуж, и даю клятву любить его всем сердцем, всю жизнь и, как сказал его друг — идти за ним на край света.

— Ну хоть бы в крымское ханство! — воскликнул Хрущёв, и все рассмеялись.

— Туда мне не страшно идти! — сказала Анюта улыбаясь. — Там у меня родная найдётся. Я прямо говорю хоть на край света.

— Я этого не потребую! — воскликнул Каменский восторженно, ибо был вдруг поражён словами княжны. "Перегорело"! объяснил он себе кажущийся поворот в настроении Анюты. — Такой жертвы я от супруги не потребую. Мне довольно любви и повиновения в домашней жизни.

— Да я не об вас и говорю!.. — обернулась к нему княжна, улыбаясь слегка насмешливо.

— Что вы хотите сказать? — вмешался на помощь к другу преосвященный.

— Я о себе говорю... Что я желаю! А что желает для себя г. Каменский — это его дело. Я даю клятву идти на всё и повсюду за моим будущим мужем. И если бы меня вся Москва, все знакомые и родственники, хоть весь свет — осудили бы за моё повиновение супругу, то я и бровью не поведу. Мне весь свет будет в супруге. Что он... А остальные — Бог с ними.

— Верно! Верно! Так — княжна! И за это никто не осудит. Хорошо сказываете! — раздались голоса отовсюду.

— Нет. Я не кончила... Одно мне будет горе, если батюшка, родитель мой, меня осудит за любовь мою и повиновение мужу, за мои чувства к супругу, которые будут превышать во мне мои чувства к отцу. Пусть все осудят, да он один будь доволен, — пойми меня, прости меня, и я буду счастлива на краю света.

Княжна подняла вдруг, устремила глаза на отца и увидела, что князь утирает слёзы.

Наступило такое глубокое молчание, что трудно было бы из соседних горниц, не видя обедающих, предположить, что огромное общество сидит за столом в большой зале.

— Бог милостив, Анюта, отозвался глухо князь, всё обойдётся благополучно и не придётся тебе доказывать наперекор всему свету твоё повиновение мужу. Такого не будет. По крайности я крепко надеюсь и молю Бога о том.

— Конечно не будет! — заговорил преосвященный. — А потребуй супруг — вестимо хоть иди за ним, как сказывается, на край света.

— И вы, выше преосвященство, одобряете мою клятву? — вымолвила Анюта.

— Одобряю! Одобряю. Муж голова есть жены, яко Христос глаза Церкви. Верность и повиновение мужу от венца и до гроба надлежит жене в сердце иметь!

Борис и Хрущёв поняли всё, но не смеялись, а робели отчасти этой игры в слова, которую затеяла княжна. Но на Хрущёва, а отчасти и на Анюту — странно подействовали слова князя. В особенности оттенок его голоса, сквозь слёзы, вызванные любовной речью дочери, обращённой к нему.

"Всё обойдётся благополучно! — сказал князь. — Я молю Бога о том»!

"Ведь это тоже — понимай, как знаешь?! " — думала Анюта, вспоминая грустный и добрый взгляд отца, брошенный на неё.

"Ведь это тоже будто игра в слова! — думал Хрущёв. — Ну, как загадчик — не всей Москве загадывает загадку, а нам одним. А на Москву-то ему теперь, как завсегда было — наплевать".

Вскоре все поднялись из-за стола и разошлись по парадным горницам. Самые близкие знакомые и приятели князя, в том числе и преосвященный, отправились к князю в кабинет.

— Посмотри, князь, — всё, родимый, обойдётся хорошо! — сказал архиерей. — Девицы все на один покрой. Молодость — неопытность. Приглянется молодец и представится ей, что только и свету что в окошке. А там помолвят, да просватают по воле и благословению родителя за степенного человека, и глядь, ещё до свадьбы, уже стерпелось, уходилось всё. И сама рада и счастлива. И вон уже на край света собралась. Хоть и не зовут! Так ли?

— Да... Но Анюта моя не такова. Она вот говорит, у неё родня в крымском ханстве. Правда. Она вся в покойницу жену, а нрав — я виноват — свой ей дал. Вот я и опасался беды какой. А что родителю тут поделать? В монастырь! Она сего не боится! Лишить иждивения всего... По миру пустить? Так куда же всё дену. Она у меня одна... Вот я и опасался всяких бед.

— А ничего не вышло. Всё слава Богу!

— Да ведь ещё, ваше преосвященство, не обвенчаны. Времени ещё много... для своенравия... отозвался князь задумчиво.

— А вот, как я говорил... Завтра обручим. И там хоть полгода за приданым возися. Что ж она, обручённая с одним, за другого что ли соберётся опять замуж? На ум то не придёт...

— Оно конечно, обручение хорошо вами задумано!.. — отозвался снова князь как-то не весело, а озабоченно. — Только не знаю...

— Чего ещё? Вишь уж на край света клятву дала идти за ним.

Князь вздохнул украдкой и ни слова не отвечал.

Часов в десять вечера гостей уже было мало. Понемногу все разъехались, утомились после пира, вина, карт и всяких забав с фантами и даже фокусами какого-то проезжего в Москве голландца, разысканного князем случайно для развлечения своих гостей.

После фокусника, когда он пригрозясь всех сидевших облить квасом из ведра, — обсыпал цветочками и ленточками, гости весело поднялись и стали прощаться и разъезжаться. Борис, собираясь вместе с последними, подошёл к Анюте и голосом, дрогнувшим от волнения, проговорил:

— Анюта. Готова ты?

— Что ж мне готовиться. Я только один сегодняшний образ батюшкин возьму с собой из дому.

— Готова ли ты... духом?

Княжна молча подняла глаза на Бориса, долго смотрела и печально проговорила с упрёком:

— Не себя ли пытаешь? Не себе ли ты это сказываешь?

— Нет. Я не робею. Будь что будет!..

— А я, слышал ты... при всех московских клятву дала за тобой идти