Читать книгу "Три дня Индиго - Сергей Лукьяненко"

Я достаточно её знал, чтобы понимать — она не делает ничего, в чём не уверена. А когда уверена, то не тратит лишних слов.

Я посидел, глядя на вывеску магазина «Армения» через дорогу.

Потом порвал записку на мелкие клочки. И аккуратно выбросил в оказавшуюся рядом урну.

Что я чувствовал?

Печаль? Облегчение? Стыд?

Наверное, всё сразу.

А потом пошёл по Страстному. Время у меня ещё было.

Наверное, я всё-таки не совсем уверен, что Продавец выдаст мне волшебную чудо-пушку, которая позволит уложить полсотни Слуг.

К родителям я зайти не рискну. Либо они что-то почувствуют, либо я сломаюсь — и Виталий Антонович будет зря дожидаться меня вечером в «Рэдке».

Нет, ну правда, а я действительно собираюсь ему помогать?

Ради призрачной надежды, что Иван спасёт его сына?

Чушь ведь, самоубийство. Когда я шёл в Гнездо сражаться с монстром, я хотя бы понимал, ради чего готов умереть. А сейчас?

Ну не такие уж мы друзья. Помочь мне было его инициативой…

Но я повёл себя, будто глупый герой романа, который сейчас читает Наська. Совершал поступки романтические и безрассудные (положим, я этих книг не читал, но догадывался, что разумных вещей герои любовных романов не делают).

Бомж Андрей действительно нашёлся у памятника Высоцкому. Он стоял перед ним в точно такой же позе, раскинув руки и запрокинув голову. И декламировал:

— Средь оплывших свечей и вечерних молитв,

Средь военных трофеев и мирных костров

Жили книжные дети, не знавшие битв,

Изнывая от мелких своих катастроф.

Детям вечно досаден

Их возраст и быт —

И дрались мы до ссадин,

До смертных обид,

Но одежды латали

Нам матери в срок —

Мы же книги глотали,

Пьянея от строк.

У него даже была аудитория: на каменных ступеньках-скамейках вокруг памятника сидели несколько пожилых дам, длинноволосый мужчина с гитарой, молодая некрасивая девушка, как ни странно, — поглядывающая на Андрея с интересом и едва ли не с обожанием.

Я тоже присел на ступеньку. Поискал глазами и нашёл несколько сумок, в которых любитель поэзии таскал свой скарб.

— Только в грёзы нельзя насовсем убежать:

Краткий век у забав — столько боли вокруг!

Попытайся ладони у мёртвых разжать

И оружье принять из натруженных рук.

Он на миг запнулся, откашлялся, полез в задний карман своих широченных бермуд, опасливо оглянулся и достал металлическую фляжку. Сообщил публике:

— Горло сжимает от этих стихов! Володя простил бы, он сам был таков!

Сделав несколько глотков, он наткнулся на меня взглядом, радостно улыбнулся и протянул фляжку. Я покачал головой. Андрей продолжил читать — с выражением, эмоционально, будто это он сейчас готовился взять из ладони убитого друга окровавленный меч.

Ему поаплодировали. Андрей раскланялся и подошёл ко мне, сел рядом. Бесцеремонно обнял. Я не сопротивлялся — то ли он попал под дождь, то ли всё же где-то помылся, пахло от него только алкоголем, каким-то пряным, может быть, ромом?

— Хорошее место! — сияя, сказал бомж. — Много читателей, много поклонников. Живой, живой поэт. Уходить буду куда-нибудь.

— Почему?

— Володе и так хорошо, — пояснил Андрей. — Видишь, сколько людей? А вечером даже молодёжь приходит! Поют!

Одна из пожилых дам вышла и принялась читать стихи. Не знаю, наверное, тоже Высоцкого. Её вежливо слушали, но мне кажется, ей не хватало эмоций.

— Выберу кого-нибудь подзабытого, — рассуждал Андрей вслух. — Думал, может к Твардовскому, он тут рядом, у метро. Но там цветочки лежат, значит, приходят. Поищу кого-нибудь из старых времён, кого только в юбилей вспоминают… Как дела твои?

— Нормально, — ответил я. — День хороший.

— Ага, — бомж закивал. — И кольцо сегодня хорошее, греет…

Я покосился на лунное кольцо в небе. Неужели он и впрямь чувствует то слабое излучение, которое оно отражает на Землю?

— Андрей, скажите, а кто вы по жизни… — я осёкся, едва удержавшись от неуместного «были».

Но мне показалось, что оно всё равно прозвучало.

— Я, друг мой юный, когда-то был плохим поэтом и известным литературным критиком. А ныне — профессиональный алкоголик и бомж! — сказал Андрей с гордостью. — Запомни накрепко: алкоголиками и бомжами люди порой становятся от несчастий, которые судьба обрушила на их плечи. Бывает, что слабость душевная или болезнь телесная приводят к такому печальному итогу. Но я настоящий алкоголик и бомж, выбравший свою цель осознанно, шедший к ней долго и трудно. В иные годы я примкнул бы на этом пути к какой-либо субкультуре или основал свою. Однако Перемена дала мне знак — в эпоху бессмысленности всего не нужны лишние смыслы для существования.

— Вот и вы про смыслы, — сказал я озадаченно. — И почему же не нужны?

— Суета сует и всяческая суета, — вздохнул Андрей. — Люди верили в Бога, но оказалось, что Бог в нас не верит. Мечтали о чудесах науки, но все наши чудеса оказались детскими забавами. Патриотизм не нужен, детей рожаем по привычке, книжки новые не пишем, даже стихами баловаться перестали. Вот я и решил, раз уж мир катится под откос, провести остаток дней с удовольствием. Погоды нынче тёплые, мокро только… — он вздохнул. — Спиться-то получилось легко, это я всегда любил. А вот к грязи привыкать пришлось… Но — всё удалось! Вреда никому не несу, пользы не причиняю.

— Мне кажется, польза от вас есть, — сказал я. — Стихи вот всякие…

— Это теперь! — воскликнул Андрей. — Это новый мой этап! Хожу по Москве, читаю стихи мёртвым поэтам. Достойная судьба. А кто тому причиной?

— Кто?

— Ты, мой друг! Выслушал, поговорил, кристалликом поделился. Но главное — с таким удивлением на памятник Низами смотрел. Я и подумал, вот достойный юноша, но даже слышать не слыхивал о поэте! Столько памятников по Москве стоит… к кому-то приходят, к Серёже Есенину, к Володе Высоцкому… а другие позабыты. А я же все их стихи помню! Дай, думаю, почитаю стихи памятникам. Мне несложно, им приятно.

Андрей помолчал и добавил вполголоса:

— Людям нравится. Остановятся, послушают. Иногда поговорят. Некоторые тоже стихи читают. Нельзя забывать поэтов!

— Главное, что вас не обижают, — сказал я.

— Кто? — удивился бомж.

— Ну… полиция.

— Бумага у них есть, нельзя меня трогать! Сын у меня… большой начальник.

Я кивнул. Да, Лихачёв про это говорил.