Читать книгу "Петля - Роман Сенчин"

Под конец отведённых девяноста дней Антон вспомнил, что у него есть еврейские корни. Вернее, помнил всегда, но тут они могли реально пригодиться.

Собрали имущество, которое уместилось в двух больших чемоданах и трёх рюкзаках, и вылетели в Тель-Авив.

Через минуту после выхода из аэропорта Антон понял, что здесь они жить не смогут. И в глазах Елены, уроженки Брянска, прочитал то же самое. Другая планета, другая атмосфера, другой мир.

Но деваться было некуда, и больше месяца Антон пытался устроиться в Израиле. Его не приняли с распростёртыми объятиями. Наоборот, всячески давали понять, что он самозванец, решивший присосаться к священной земле. Задавали вопросы о вероисповедании, и Антон отвечал, что верит в человеческий разум; израильские чиновники морщились. Спрашивали о еврейской крови, Антон говорил, что бабушка по папе была еврейкой из Витебска, в двадцатые годы стала большевичкой, переехала в Москву, работала в одном из комиссариатов; чиновники снова кривились.

Цены в Тель-Авиве оказались запредельные, сбережения таяли, как лёд на солнце, ручейки поступлений после публикации постов обмелели – писалось плохо из-за жары. Вдобавок макбук умер. Как сказали в мастерской, они не выдерживают здешней влажности. Разве что держать под кондиционером. В номере, который удалось снять Антону, кондишена не было…

Жара, сломанное орудие труда, капризничающая дочка, потухшая жена, плоская пустыня за окном… От отчаяния Антон связался с украинскими активистами и спросил, смогут ли они их принять. И последовал прямой ответ с той интонацией, что раньше его смешила, а теперь стала милой, обещающей уверенность и защиту:

– Да какой разховор! Приезжа-айте! Двери открыты! Всё будет!

И спустя два дня Антон с женой и дочкой оказались в Киеве.

4

В Киеве у него было немало знакомых. В том числе по писательскому цеху, из которого он давно вышел – проза не шла, и он себя не насиловал. Главным для него давно стали тексты в интернете. Как Антон их называл, фельетоны.

Да, знакомые были, но они не спешили с ним повидаться. Даже те, кто вроде как выступали за нового украинского президента Порошенко, разделяли мнение, что Россия захватила Крым, что она стоит за сепаратистами Донецка и Луганска.

Но появились другие люди. Рассказывали Антону об ужасах войны в Донбассе, о жизни в Украине после Януковича; они помогали устроиться.

Атмосфера в Киеве Антону нравилась. Такая – послереволюционная, свежая… Правда, если сравнивать с Октябрьской революцией, тут был не восемнадцатый год, а примерно двадцатый: крайне правых, тех, кто шёл в авангарде революции, оттёрли, но так всегда бывает; митингов и демонстраций стало меньше, споры не такие горячие.

Украина пыталась сделаться цивилизованным, европейским государством. Если бы не война на её востоке…

Антон стал писать посты с призывом помочь беженцам с Донбасса, солдатам украинской армии, раненым, покалеченным… Денег поступало удивительно много.

Тем же занимался по ту сторону Трофим Гущин. Собирал средства, отправлял гуманитарные конвои, сам возил лекарства, продукты, да и – он этого особо не скрывал – обмундирование, приборы ночного видения, бронежилеты сепарам…

Андрей Шурандин избрался депутатом Госдумы и с журналистики переключился на практику малых дел: помогал отдельным обитателям рушащегося Мордора.

Много времени Антон проводил перед телевизором. Он поставил «тарелку» и мог смотреть российские каналы. «Россия 24», «Первый», «ТВЦ», «Звезда»… Везде Украина была в центре внимания. И везде продолжали кричать: «Бандеровцы! Бандеровцы!» Антон бандеровцев не видел, речей, восхваляющих Бандеру, не слышал.

Просматривал соцсети бывших приятелей и товарищей. Почти все, казалось, были довольны тем, что творится в России, некоторые явно раскаивались, что участвовали тогда, в одиннадцатом-двенадцатом годах, в протестах, часть восхваляла Путина, делилась фотками из Крыма… Да, Путин очевидно победил Россию, она была им очарована, видела в нём единственного защитника. Аналогия с Германией тридцатых становилась всё отчётливей.

И Антон окончательно отбросил политкорректность, стал выражаться по-настоящему прямо. «Вы сами заслужили таких слов».

Вот рухнул в Чёрное море самолёт Министерства обороны, на борту которого находились артисты хора Александрова, несколько бригад тележурналистов и врач-филантроп Елизавета Глинка. Самолёт летел на российскую военную базу в Сирии. И Антон написал в «Фейсбуке»:

«Есть ли у меня сочувствие по поводу гибели восьмидесяти штатных сотрудников Министерства обороны поехавшей головой недоимперии, устроившей в соседней братской когда-то стране Сталинград и Курскую дугу с тысячами погибших и летевших теперь в Сирию петь и плясать перед лётчиками для поднятия боевого духа, чтоб им более лучше бомбилось, а также девяти сотрудников агентств массовой пропаганды – причём самых передовых из них, “Первого канала“ и “Звёзды“ – клепавших сюжеты про фашизм, хунту, распятие детей, тысячами вербовавших людей на войну как в Украину, так и в ту же самую Сирию, оправдывающих посадки моих друзей, врущих про то, что моего товарища не пытают в Сегежской колонии, призывавших к расправам со мной и моими друзьями, выливших тонны дерьма на близких мне людей и не раз поставивших их жизнь под угрозу, раскрутивших антимигрантские, антигрузинские, антиукраинские, антилиберальные, педофильские и прочие кампании, приведшие к убийствам инакомыслящих и инакородных уже в мирных российских городах – сотнями, если не тысячами – и в первых рядах строивших новую оруэлловщину, диктатуру и ГУЛАГ…

Риторический вопрос.

Нет. У меня нет ни сочувствия, ни жалости. Я не выражаю соболезнования родным и близким. Как не выражал никто из них. Продолжая петь и плясать в поддержку власти или всё так же поливать дерьмом с экранов телевизоров и после смерти. Чувство у меня только одно – плевать. Не я противопоставил себя этому государству и его обслуге. Это государство и его обслуга противопоставили меня себе. Оно назначило меня врагом и национал-предателем. Так что – совершенно плевать.

Хотя, впрочем, ни злорадства, ни радости нет тоже.

У меня в голове лишь одна исключительно рациональная мысль – в зомбоящике живой силы, раскручивавшей механизм посадок и убийств моих друзей и коллег, стало на девять единиц меньше.

No regrets. They don’t work».

Умер юморист Михаил Задорнов, и Антон откликнулся:

«Печальные глаза долу, “о мёртвых хорошо“, соболезнования, христианское всепрощение.

Да фиг там.

Чувак внёс не самый последний вклад в дебилизацию, взращивание скреп, сортирного величия и шовинизма. К строительству говномёта руку он приложил неслабо.

Нет, я не ржу. Они не смешные. Я над ними, пидарасами, не смеюсь. Я их ненавижу.

Помер? Вот и отлично. Одним говном меньше.

Земля стекловатой».

Или вот… Режим, да что там – Россия тратит огромные деньги на вооружение, шлёт помощь сепаратистам, строит мост через Керченский пролив, чтоб надёжнее пристегнуть Крым к себе, а внутри страны всё гниёт, рассыпается, тухнет, горит. Пожар в развлекательном центре Кемерова. Это же знак, символ. И Антон отреагировал: