Читать книгу "Поселок на реке Оредеж - Анаит Григорян"

– Ты понял меня или нет? Если увижу еще, что ты к ней вяжешься… на себя пеняй, понял?!

– Да не вяжусь я к ней…

– Ты понял или нет?!

Она снова на него замахнулась. Костик отпрянул, но, сообразив, что Комарова все-таки не собирается его бить, а только пугает, пожал плечами, наконец вышел на улицу, зачем-то на прощание махнул ей рукой и зашагал прочь. Комарова проводила его взглядом. Что Ленка в нем нашла: некрасивый, нескладный, даже идет так, будто не знает, куда девать свои слишком длинные руки и ноги, размахивает ими почем зря, только пыль поднимает.

– Дурак-то, – она сплюнула. – Жердь белобрысая…

Злость на Костика как-то вдруг сразу прошла; она сорвала травинку, зажала ее в зубах, прислонилась спиной к забору и запрокинула голову. По небу ползли облака: отец Сергий говорил ей, что там наверху всегда дует ветер и холодно, а Комарова спорила: мол, как может быть там холодно, если чем выше, тем ближе к солнцу, а если ближе к солнцу, значит, должно же быть теплее, а не холоднее. И если там холодно, то как же ангелы? Разве они не должны тогда замерзать и кутаться в ватники, как люди зимой, а их всегда изображают на иконах в легких платьях и даже без обуви. «Ангелам, Екатерина, – отвечал отец Сергий, – тепло и не нужно, потому что они бесплотны и вечны, и не все они парят в небесах, а многие из них живут среди нас, чтобы помогать нам и поддерживать нас во всяком несчастье. И если тебе плохо, ты посмотри на небо и послушай, что скажет тебе твой ангел-хранитель, и сразу станет легче, и мир снизойдет в твою душу». Комарова прикрыла глаза, чтобы не так слепило солнце, и попробовала представить, что ангел говорит ей всякие слова утешения и, может быть, даже гладит ее своей ангельской ладонью по голове, как делал иногда сам отец Сергий, но вместо этого перед глазами встал больной Саня, который повторял, что ему душно и чтобы она открыла окно, и сыпь на его теле становилась все ярче, пока весь Саня не стал похож на тлеющий в печке уголек.

5

Костик шел быстро и с трудом удерживался от того, чтобы не побежать, хотя дорога уже давно повернула и Комарова не могла его больше видеть, но ему казалось, что она все еще смотрит в спину, и от этого было неловко и стыдно за себя: зачем он не сказал ей того, что хотел сказать, да еще и вдобавок обозвал деревенской дурой, и как теперь перед ней извиниться? Что, если вернуться прямо сейчас?.. А если она снова попытается напугать его собакой или что стукнет по носу, то сразу перебить ее и сказать строгим голосом: «Ты, Катя, сначала выслушай, что тебе говорят, а потом уже руками размахивай…» Он остановился, постоял некоторое время, раздумывая, и зашагал уже решительно в сторону своего дома. Щека сильно чесалась, и вообще чесалось все тело, потому что в городе он привык мыться каждый вечер, а тут раз в неделю сходишь в общественную баню и наскоро окатишься из шайки, стесняясь облепившего все тело дерматита. Костик подозревал, что именно из-за красных пятен с беловатыми, как будто ободранными краями с ним не дружили одноклассники и не хотели гулять девочки… как будто ему это было очень нужно… А мама считала, что дерматит здесь ни при чем и во всем виновата его застенчивость и что он не умеет как следует общаться с людьми, потому что он в семье единственный ребенок, и придумала в конце концов, что нужно летом снять дачу, и взяла ради этого отпуск на два месяца. Теперь они жили с мамой в маленьком летнем домике, который их хозяйка называла «мезонином», и мама каждый вечер спрашивала Костика, с кем он подружился сегодня, и говорила, чтобы он обязательно приглашал новых друзей в гости.

Он изо всей силы пнул подвернувшийся камень, но камень оказался слишком большим и не отлетел в сторону, только откатился немного, а Костик запрыгал на одной ноге, крепко стиснув зубы, чтобы не закричать на всю улицу. Проходившая мимо девушка – судя по слишком большому ей ситцевому платью в меленький цветочек, из местных, – искоса глянула на него и обидно захихикала.

– И ничего смешного, – буркнул себе под нос Костик.

– Ой, какие мы, надо же! – девушка подошла ближе и дернула его за рукав. – Дачу тут снимаете?

– Отстаньте. – Костик выдернул руку, отвернулся и пошел еще быстрее, почти побежал.

– Ну и дурак! – крикнула она ему вслед и рассмеялась. – Дубина долговязая! Иди вон в поле камни попинай! Там камней-то много! Может, ума прибавится! Дурак! Дура-ак!

Она кричала что-то еще, но Костик уже не слышал. Он с раздражением подумал, что старшая Комарова вырастет и станет такой же и будет ходить по поселку в замызганном и слишком большом ей платье в меленький цветочек, от которого рябит в глазах и которое бы засмеяли девчонки в его школе, обязательно бы засмеяли, а она бы стояла, вжавшись в угол, и хлюпала бы носом – он бы посмотрел, как бы она тогда огрызалась и грозилась спустить собаку. Сама дура. Дура, дура! Ему захотелось обернуться и крикнуть девушке что-нибудь в ответ, и он обернулся, но ее уже не было: видимо, свернула с дороги на какую-нибудь тропинку между домами и уже думать о нем забыла.

– Сама ты дура, – сказал он тихо и отвернулся.

Глупо вышло. Поселок небольшой, это тебе не город: обязательно еще попадется ему эта девица – она-то уж точно его запомнила, как его не запомнить, долговязого и в дурацкой рубашке в такую жару… увидит его в следующий раз и снова закричит: «Дурак! Иди камни в поле попинай!» И почему они здесь всё время друг на друга обзываются, нормально, что ли, нельзя сказать? Костик почувствовал, как щеки становятся горячими от бросившейся в лицо краски. Не успел приехать – и «нате, здравствуй жопа новый год», как сказал бы, наверное, отец, а мама нахмурилась бы и одернула его, что, если ему так хочется, пусть говорит всякие глупости у себя на работе, а не дома при ребенке. Костик вздохнул и снова почесал щеку.

Пустынная пыльная дорога с канавами, тянущимися вдоль обочин, уходила вдаль и там, вдали, где воздух дрожал и колыхался от жары, снова резко поворачивала. По обе стороны от дороги были дома: все как на подбор старые, кособокие и облезлые. С трудом верилось, что когда-то они были выкрашены в яркие цвета: голубой, желтый, оранжевый, а поселок считался лучшим местом, куда можно было уехать на лето и не платить бешеных денег за морские пляжи, а наслаждаться тихой красотой средней полосы и ходить каждый день на реку с небыстрым течением и чистым песчаным дном. Костику стало вдруг так тоскливо, что хоть прямо сейчас беги на станцию и покупай обратный билет, лишь бы не видеть больше этой пыльной дороги и этих скучных домов, между которыми запросто можно заблудиться и наткнуться на непривязанную собаку, не слушать назойливого звона насекомых и особенно – писка залетевшего в комнату комара по ночам, и никогда больше не приходить на реку с ржавой водой, на которой у берегов покачиваются кувшинки и хлопья противной желто-бурой пены (младшая Комарова говорила ему, что выше по течению стоит свиноферма, и пена эта оттого, что в воду сбрасывают всякую гадость). Уехать бы, уехать отсюда – и от этих домов, и от этой реки, и от новых друзей, с которыми у него никогда не получится по-настоящему подружиться.

– Мам, давай вернемся домой, нам по литературе на лето много задали, а тут даже библиотеки нормальной нет… – начал он придумывать, что скажет матери, и принялся тихо разговаривать сам с собой (из-за этой его привычки мама почему-то расстраивалась и, когда заставала его бубнящим что-нибудь себе под нос, всегда говорила, чтобы думал про себя). – Мам, я лучше начну уже готовиться в институт – в институт лучше заранее, лучше даже за несколько лет, ты же сама говорила. А тут заняться нечем, мальчишки тут все только курят и играют в футбол, а девчонки все глупые и тоже курят. – Он запнулся, подумав, что одного того, что все местные курят – кто «Беломор», кто «Приму», кто самокрутки, – уже должно хватить, чтобы мама с ним согласилась: она не терпела курения, без конца пилила за это папу и даже зимой в холод выгоняла его курить на балкон. Да и в конце концов увидела бы она сестер Комаровых – что бы она сказала? – Здесь плохо, мам, давай уедем домой… – заключил он, невольно поднял глаза и огляделся вокруг. Дома закончились, и посреди небольшой поляны, белевшей ромашками, между которыми тут и там проглядывали похожие на цветные тряпочки головки васильков, стоял колодец с треугольной крышей, недавно покрашенной и потому масляно блестевшей на солнце. Металлическая ручка, отполированная множеством рук, слегка покачивалась, как будто кто-то только что набрал воды и ушел. Костик огляделся, ища глазами людей, но улица была пустынна. Он постоял немного на дороге, потом нерешительно подошел к колодцу, открыл дверцу и заглянул внутрь. Там было свежо и зябко, и было слышно, как с бетонных стен срываются капли и падают вниз.