Читать книгу "Волчий камень - Александр Руж"

– Мм… – промычал Максимов и закачался на стуле.

– Тебе дурно? – встревожилась Анита.

– Мм… Идем отсюда! Сейчас же!

От королевской трапезы они отходили в ажурной беседке (вольтеровской?), расположенной в глубине одной из аллей, в окружении позолоченных скульптур. Вернее, отходил Максимов, а Анита, ограничившаяся за обедом легким салатом из свежей зелени, сидела рядом и сокрушенно разглядывала его вздувшийся под сюртуком живот.

– Если у тебя будет несварение желудка, так тебе и надо! Нечего жадничать.

– Ты бессердечна, – простонал Максимов.

– Я не желаю быть женой разъевшегося толстяка. Слышишь?

– Угу… Обещаю: с сегодняшнего дня перехожу опять на спаржу и картофельные котлеты.

– Все должно быть в меру, – назидательно произнесла Анита. – Ты ведь уже не дитя, Алекс, пора понимать. Вдобавок ты вел себя беспардонно: уничтожил львиную долю продовольственных запасов прусского государства. Нельзя так поступать с союзниками!

Максимов виновато уронил подбородок на грудь.

– Продовольственных запасов у нас достаточно, – сказал, войдя в беседку, Ранке. – Прусское государство не разорится оттого, что его величество позволил себе с присущей ему щедростью попотчевать своих гостей.

– Я рад, – выдохнул Максимов.

– Тем более что вы герой. – Ранке дружески похлопал его по плечу. – Герои должны есть плотно.

– Я старался…

– Понравился ли вам прием?

– Очень, – ответила Анита. – Гостеприимство его величества произвело на нас глубокое впечатление.

В беседку заглянул кто-то из дворцовых слуг – передал Ранке записку. Полицейский быстро прочел ее, сунул в карман.

– Завтра утром мы уезжаем, – сказала ему Анита.

– В Париж?

– Да. Может быть, по пути заедем ненадолго в Кельн. Я хотела взглянуть на Кельнский собор.

– Вы поедете в экипаже?

– Этот способ передвижения нравится мне куда больше, чем новомодные паровые локомотивы, которые так обожает Алекс. Конная упряжка надежнее. Если только к завтрашнему утру Алекс не растолстеет настолько, что не сможет влезть в экипаж.

– Счастливой дороги, господа, – проговорил Ранке. – Кельнский собор очень красив. Советую вам воспользоваться возможностью и посетить его.

– А вы? Вернетесь к своей службе?

– Надо завершить еще кое-какие дела, подготовить документы и передать их тому, кто придет мне на смену. Скажу вам по секрету: я дорабатываю в полиции последние дни.

– Вы что, подали в отставку?

– Рапорт я подам завтра. Чего еще ждать? Возраст, знаете ли, уже не тот, здоровье шалит, да и неохота мне дожидаться, пока меня выкинут, как никуда не годного работника. Вы рассудили верно: нынешнее дело – лучшая точка в моей карьере. Вот я и ухожу.

– Чем же вы намерены заниматься дальше? – спросил Максимов, устроившись на скамье поудобнее и постепенно возвращаясь в нормальное состояние. – Станете выращивать огурцы в деревне и разво-дить коз?

– Не знаю, не знаю… – Блаженно-затуманенный взор Ранке блуждал по красотам Сан-Суси. – Что-нибудь придумаю. Времени у меня достаточно.

Утром Анита, Максимов и Вероника покинули «Бранденбург» и погрузились вместе со своим багажом в экипаж, который должен был доставить их во Францию. Путь по Германии лежал через Магдебург, Геттинген и Кельн.

– Что-то тихо сегодня в городе, – сказал Максимов извозчику-немцу, часто совершавшему дальние рейсы и хорошо говорившему по-французски. – И людей не видно.

– Все спят, мсье.

– Так долго?

– Вчера гуляли весь день и всю ночь, мсье. Король даровал народу конституцию. Такое событие…

– Вы хотя бы читали ее?

– Я не читал, мсье. Но я слышал, что теперь, с конституцией, настанет совсем другая жизнь.

– Какая же?

– Почем я знаю, мсье? Я слыхал, она будет намного лучше той, что была раньше… Отправляемся, мсье?

Лошади потрусили по мостовым, направляясь к выезду из столицы. Максимов (несварения, к счастью, не случилось, но после вчерашнего обеда он чувствовал себя не очень хорошо и вот уже сутки напрочь отказывался от еды) глядел в оконце, без сожаления провожая берлинские пейзажи. Как всякого не совсем здорового человека, его тянуло на безрадостные рассуждения о смысле всего сущего на земле.

– Тебе не кажется, – промолвил он, обращаясь к супруге, а в ее лице и ко всему человечеству, – что конституция – это такая соска-пустышка, которой можно заткнуть рот целому народу, словно капризному ребенку? Если верно то, что я вчера прочел в рабочей листовке… кстати, она валялась в двух шагах от входа в королевскую резиденцию и была весьма грамотно составлена на трех языках… так вот, если все, что в ней говорится, хотя бы на треть соответствует истине, прусская конституция значительно укрепляет власть короля. У него есть право абсолютного вето, он может бесконтрольно управлять армией – словом, делать все, что он делал и прежде. Сохраняются старые уголовные законы, система налогов, военный устав… Что же получили свободолюбивые пруссаки? И для чего было затевать смуту? А?

Он задавал свои риторические вопросы в пустоту. Анита, засунув руки, которые отчего-то отчаянно мерзли, в мохнатую муфту, с силой сжимала пальцы, ерзала по сиденью и, вообще, всячески проявляла признаки беспокойства, не замечаемые Максимовым только потому, что он был полностью погружен в горькие политические размышления. Когда экипаж выехал за пределы Берлина, Анита вдруг встрепенулась, взмахнула руками, отчего муфта свалилась под ноги, и крикнула вознице:

– Стой! Остановись, слышишь!

Максимов, дорассуждавшийся уже до общехристианских моральных принципов, поперхнулся цитатой из Екклезиаста и вытаращил на жену удивленные глаза.

– Поворачиваем назад! – приказала Анита.

– Зачем?

– Я сказала: поворачиваем!

Никто ничего не понял – ни Максимов, ни Вероника, ни тем более кучер. Последний, впрочем, и не собирался утруждать себя догадками относительно прихотей своенравных пассажиров. Сказано поворачивать, значит, так надо. Он развернул свою упряжку, и она покатила обратно в Берлин.

– Нелли, – начал Максимов озадаченно, – что на тебя нашло? Я требую…

– Помолчи! – оборвала его Анита.

Так она разговаривала с мужем крайне редко. Очевидно, помыслы, одолевавшие ее в этот момент, были очень важными, и она не желала, чтобы ее отвлекали.

– В гостиницу? – спросил кучер, когда экипаж вновь пересек городскую черту.

– Нет, – отрезала Анита. – В полицию.

И назвала адрес участка, где служил Ранке.

Был день, берлинское общество потихоньку просыпалось и выходило из домов на улицы. Тексты вчерашних королевских указов висели на дверях, на стенах, на афишных тумбах, с которых еще не успели снять объявления о гастролях мистера Хаффмана. Экипаж подъехал к полицейскому участку, и Анита дернула мужа за руку.