Читать книгу "Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями - Людвиг Андреас Фейербах"

IV. Согласование буддизма со стремлением к счастью

Но в самом деле жизнь благо и даже ценное благо? Кто говорит это? Только эпикуреец, вульгарный материалист или сенсуалист. Истинный мудрец говорит противоположное: жизнь – это зло или, точнее, просто зло, зло как таковое, радикальное зло. Счастливая жизнь – это все равно что деревянное железо, ибо быть живым и быть несчастным – это одно и то же.

 Философия Эпикура была признана наиболее близкой к эвдемонизму античной философией, при этом Фейербах скорее воспроизводит риторику своих противников, обвинявших его в вульгарном материализме и сенсуализме (то есть предпочтении чувственных ощущений данным интеллектуального познания). Далее Фейербах воспроизводит пессимистическое отношение к жизни, которое в его время сближалось прежде всего с буддизмом, с представлением о жизни в мире как проклятии, от которого надо освободиться через развоплощение.

Если мы согласимся с тем, что жизнь есть благо, тогда, конечно, все, что не находится в противоречии с жизнью, что не убивает ее, не находится и в противоречии со стремлением к счастью. Если же, напротив, жизнь, а следовательно, и воля к жизни считается совершенно безумной волей пытаться жить счастливо, считается радикальным несчастием или радикальным злом, ибо от несчастья ко злу только один шаг, считается чем-то, подлежащим отрицанию, то тем самым решительно осуждается и все учение о счастье.

 Фейербах сразу находит противоречие в таком упрощенном буддизме: ведь если вся жизнь есть несчастье, то тогда ум навсегда отделен от воли, ум безумен, воля безумна, а значит, нам придется отрицать и ум, и волю. На это философы-пессимисты ответили бы более четким различением «родового» и «видового» понимания человека: для человеческого рода жизнь несчастна, но каждый человеческий вид ввиду этого несчастья стремится к обретению чисто духовного счастья, никак не связанного с этими родовыми свойствами жизни.

Тем самым доказывается, что в человеке существует неоспоримое и необъяснимое противоречие со стремлением к счастью, доказывается, что это стремление не бесконечно, не непреодолимо, что оно – не начало и конец человеческой природы, что над счастьем, над волей, над жизнью, над бытием вообще существует еще что-то; что, следовательно, небытие является высшим и лучшим из того, что только можно мыслить и желать. Таким очевидным противоречием, которое не скрыто в темноте биологии или психологии, но открыто бросается в глаза на исторической арене, является буддизм, если обойти молчанием другие подобные, но не столь значительные явления, буддизм, высшей мыслью и желанием которого, по крайней мере в его первоначальной неподдельной форме, является, как известно, не счастье и не блаженство, а как раз – ничто, небытие, нирвана.

 Фейербах излагает расхожие формулы буддизма, как он тогда был известен в Европе. Конечно, в самой философии буддизма нирвана – не небытие, а некоторое особое состояние духа, не имеющее отношения ни к бытию, ни к небытию.

Но и это при поверхностном взгляде не объяснимое эвдемонизмом, или стремлением к счастью, противоречие оказывается при ближайшем рассмотрении в полном согласии с ним. Эвдемонизм настолько врожден человеку, что мы совсем не можем мыслить и говорить, не пользуясь им, даже не зная и не желая этого. Если я говорю, что ничто, или небытие, есть самое высшее из того, что я могу себе мыслить, то я должен прибавить также и то, что высшее из того, что я могу пожелать себе, стало быть, лучшее из того, что я могу мыслить себе, должно быть бессмысленным и нелепым, если, впрочем, это высшее не является таковым в высшей степени.

 Фейербах применяет аргумент, известный в средневековой философии как «онтологическое доказательство бытия Божия»: если Бог есть наилучшее из того, что мы можем помыслить, а лучшее явно обладает бытием, потому что не быть – это плохо, а не хорошо, то Бог есть. Только он применяет аргумент не к Богу, а к предмету индивидуального желания.

Мышление без желания мыслить – будь то даже самое трезвое, самое строгое, будь то даже математическое мышление, – без ощущения удовольствия или счастья в этом мышлении – это пустое, бесплодное, мертвое мышление. Тот, кто не забывает хотя бы только временно пищи и питья из-за математики, кто, как француз, не знает и не ощущает «Recreations mathématiques», или, как немец, – «mathematischen Erquickungsstunden», «deliciae mathematicae», тот ничего и не достигнет в математике, ибо только то, что делает счастливым, только то и изощряет.

 Французское, немецкое и латинское выражения можно перевести как «Математические досуги», решение математических задач в свое удовольствие.

Если, таким образом, нирвана в себе и первоначально есть только «потухание и угасание», если она не значит ничего другого, кроме чистого уничтожения, то все же для меня, пока я еще не в нирване, пока я еще живу, а стало быть, и страдаю, представление о моем уничтожении как уничтожении моих болей, страданий и зла является блаженством, вожделенным исполнением желания[2]. Буддизм – это, конечно, не эвдемонизм в смысле Аристотеля, Эпикура, Гельвеция или какого-нибудь малоизвестного немецкого философа, ибо немцы могут гордиться тем, что у них нет ни одного знаменитого и великого философа, которого можно было бы считать эвдемонистом. Какова страна, каков народ и человек, таково и его счастье.

 Фейербах иронизирует над немецким идеализмом, который исходил из приоритета духовного и поэтому не одобрял ни бытовой, ни философский эвдемонизм.

Чем ты, европеец, являешься, тем не являюсь я, азиат, именно индиец (а ведь индиец как раз и является первоначальным буддистом) и, следовательно, то, что является твоим счастьем, не является моим, то, что тебя ужасает, меня приводит в восторг, то, что для тебя является Медузой, то для меня является Мадонной. Муки существования, к которым помимо мук природы принадлежат также и муки политики, и религиозные страхи, так глубоко вошли в мою плоть, настолько высосали из меня всякую радость и силу жизни, что я знаю только одно бытие – это бытие муки, и одно небытие – это небытие муки.