Читать книгу "Апокриф. Давид из Назарета - Рене Манзор"

Вскоре голод взял власть над его разумом. В жизни самых разных существ случаются моменты, когда инстинкту самосохранения подчиняются все другие потребности. Моменты, когда исчезает даже видовой барьер. Продолжительное лишение примата или лошади дневной порции еды вынуждает их искать возможность использовать любой другой источник энергии.

Поскольку без еды прожить можно не более тридцати дней, а сохранить рассудок – не более двадцати пяти, млекопитающие, оказавшиеся в одинаково тяжелых условиях, доходят до того, что начинают рассматривать друг друга как нечто съедобное.

Именно такой взгляд хищника Давид однажды заметил у лошади Лонгина, когда она повернулась к нему. И когда она двинулась на него, раздувая ноздри и оскалив зубы, ее вид словно парализовал юношу. Теперь лошадь считала его своей поживой.

Но взбесившееся животное не успело наброситься на свою добычу: пущенная кем-то стрела пронзила его горло.

Давид повернулся к своему спасителю, прикрывая ладонью глаза, чтобы защитить их от ветра. Ему показалось, что сквозь вздымаемый ветром песок он видит силуэт кентавра, закутанного в плащ с капюшоном. Стрелок опустил лук и помчался к нему галопом.

У находящейся на последнем издыхании лошади изо рта потекла кровь. Заржав, она вывернула шею, потом споткнулась, не отрывая взгляда от Давида, все еще шокированного таким поведением лошади. Инстинктивно животное стало пить из своей же раны, чтобы утолить жажду, но через несколько мгновений рухнуло замертво.

Кочевник спешился и направился к лошади, закрываясь от ветра. Он держал в руках бурдюк и кинжал. На глазах у потрясенного Давида этот человек сел на шею животного, чтобы прекратить его агонию, и сказал то, что обычно говорят в таких случаях:

– Благословен будь Всевышний, освятивший нас своими заповедями и приказавший нам забивать скот.

После этого резким движением он перерезал лошади горло.

Буря сразу же улеглась. Давид удивленно повернулся к мужчине, пытаясь понять, что произошло.

– Здесь нечего понимать, – заметил тот, наполняя свой бурдюк горячей кровью животного.

Давид подошел к нему, качаясь, с трудом передвигая ноги, настолько его истощили голод и жажда. Подойдя к трупу животного, он упал на колени.

– Благодарю тебя, друг, – проговорил он. – Ты спас мне… жизнь.

– Я тебя не спасал, – возразил человек. – Я лишь повиновался. Дух Божий позвал меня, и я откликнулся.

– Я не верю ни в какого Духа Божьего. – Давид вздохнул, пожимая плечами.

– А вот он, по крайней мере, в тебя верит, – сказал кочевник. – Последний раз, когда я тебя видел, ты был еще мальчишкой, одержимым мыслью отправиться в Иерусалим, чтобы праздновать там Пасху. А сейчас ты говоришь, как настоящий мужчина.

Давид замер на месте. Голос этого человека показался ему знакомым, но… это не мог быть…

– Дядя Шимон? – изумился он.

Зелот откинул капюшон, чтобы юноша мог его рассмотреть. Но здравый смысл брал верх над чувствами.

– Нет… это невозможно… Лонгин рассказал мне, что ты умер… что ты сражался с римлянами, наседавшими на тебя со всех сторон, и что…

– Мы с твоей матерью попали в засаду, устроенную Савлом, – перебил его Шимон. – Обращенный пришел нам на помощь. Он убивал своих собратьев ради нас, но… я умер, так и не увидев, чем закончился бой.

Юноша не верил своим глазам.

– Но… если ты умер… как же ты…

Давид прикоснулся к его лицу, чтобы убедиться, что перед ним реальный человек.

– Так это ты, дядя…

– Фома, – улыбаясь, произнес зелот. – Ты веришь, потому что видишь меня? «Блажены те, кто верит, не видя», – говорил мой брат. Умерев, наши близкие не покидают нас, Давид. Они постоянно возле нас. Они ведут нас и дают советы.

– А мама тоже с тобой? Я хочу ее увидеть. Я хочу обнять ее в последний раз. С тех пор как она меня покинула, моя жизнь утратила всякий смысл…

– Она не покинула тебя, Давид. Она возле тебя прямо сейчас. Это не умершие покидают нас, а мы покидаем их, переставая верить в их существование. Однако для того, чтобы их увидеть, достаточно лишь сомкнуть глаза.

Давид зажмурился и стал ждать, когда рассеется тьма.

– Я ее не вижу! – со всхлипом воскликнул он. – Я ее не вижу! Научи меня это делать, дядя Шимон, прошу тебя!

Тогда зелот отложил бурдюк в сторону и, обняв племянника окровавленными руками, стал его поучать:

– Нельзя научиться видеть мертвых, как учатся ходить, Давид. Дух Божий позволил тебе увидеть меня. Ты должен открыть себя для него, прежде чем Зло займет место сомнения в твоем сердце. Зло всегда проникает в пустоту.

Давид вздрогнул при этих словах: он чувствовал себя таким опустошенным!

– Ты знал, что мой отец жив? – осмелился спросить юноша.

– Не при жизни, но… меня не огорчает то, что от меня это скрывали. Твои мать и отец знали, что я неудержим. А я всегда знал, что Иешуа не просто мой старший брат. Он не покидал нас, тебе это известно? Он покинул самого себя, свой человеческий облик. Он хотел лишь одного: стать плотником в Назарете, трудиться в мастерской твоего дедушки Иосифа. Но он встретился с Господом в пустыне и открылся ему.

Казалось, эти слова успокоили Давида. Когда Шимон протянул ему бурдюк с горячей кровью лошади, он не осмелился пить из него. Чтобы помочь Давиду преодолеть это неприятие, зелот показал ему пример. Он пил кровь с такой жадностью, что было слышно, как он ее глотает, как она течет по его горлу, и юноша решился взять бурдюк.

– Потихоньку, потихоньку, – советовал ему чей-то голос.

Давид сделал несколько глотков, закашлялся и снова стал пить из бурдюка, на этот раз уже не так жадно. Вскоре жидкость напитала его плоть и он немного взбодрился.

Он лежал на спине, наполовину засыпанный песком. Изнуренный бурей, голодом и жаждой, он, по всей видимости, потерял сознание. Протерев глаза, он увидел своего спасителя. На коленях перед ним стоял не Шимон, а Лонгин.

– А где… Фарах? – пробормотал Давид.

– Я здесь! – отозвалась юная египтянка.

Она сидела возле головы лежащей на боку лошади, которая была жива. Фарах поила ее с ладоней.

Лонгин смел песок с одежды своего подопечного и сказал:

– Я счастлив, что нашел тебя, мой мальчик.

– А я нет, – вздохнул изнеможенный Давид. – Я не пойду… к моему отцу, ты меня слышишь, римлянин? Ты можешь связать меня, если хочешь… но я удеру… при первой же возможности.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказал центурион, склоняя голову.

– Если бы мать была здесь… – продолжал юноша, с трудом ворочая языком, – я бы сказал ей… то же самое. И на этот раз она бы меня услышала… потому что я уже не… «мальчик». Мой отец сделал свой выбор… изгнание. И я должен… его уважать. Люди, которых мы любим, не принадлежат нам… Любить – это значит… давать право выбора.