Читать книгу "Сибирские сказания - Вячеслав Софронов"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Миките деваться некуда: и хочется за реку, да стоишь на берегу. Съел бы пирог травленый назло бабе своей, да помирать страшно. Кричал «аминь», а головой в овин. Спрятал он тот пирог травленый, а сам на лавку лег и стонет, будто помирает.
К вечеру баба евойная заявилась, не запылилась, глядь, а пирога-то и нет. Микитка на лавке лежит, стонет, скулит, за пузо держится, глаз не откроет, на нее не взглянет, говорит:
– Приглось батюшку, исповедаться желаю перед смертью, к святым дарам приобщиться, душу очистить. Ты меня всю жизнь пилила, травила, до смерти доводила. Вот обо всем и скажу батюшке как есть. Пущай он всем о том поведает.
– Ладно, – баба ему отвечает, – я сейчас тебя сама исповедаю, причащу как есть, крест к губам приложу… – да как хватит Микиту промеж глаз скалкой, а сама приговаривает: – От всякой печали Бог избавляет. Наше лихо не лежит тихо: либо валится, либо катится, либо по плечам рассыпается. Сейчас я тебя от печали смертной вылечу, избавлю, зачнешь с радостью жить, не тужить!
Микитка от бабьего боя вскочил, с лавки спрыгнул, шапку в охапку – и давай Бог ноги, не разбирая дороги. Отбежал чуть, начал шапку на голову напяливать, да чего-то мешает. Пощупал, а там как раз пирог травленый лежит, куды он его сам и запрятал, заховал от бабьих глаз. Делать неча, коль пошла такая сеча. С дома сбежал, а беды не сбыл. Проклятый пирог за собой поволок, потащил. Заковылял вдоль по улочке по-за плетнем незаметненько, неприметненько; головой вертит, крутит, хоронится, глаза чужого боится, сомневается, стуку-постуку опасается.
Ни жив ни мертв добрался до домишки Саньки Стервы, под воротами затаился, молчком схоронился, слушает, не дышит. Тихо у Саньки в оградке, лишь медведь сопит, видать ево чует, носом воздух тянет. Размахнулся Микита и швырнул травленый пирог через оградку на середину двора, да и бегом-пешком обратно поскакал, одна нога другую обгоняет, земли не цепляет.
Добег до дому, а бабе на глаза показаться не смеет, испробовать скалки не желает, ее норов крутой знает. Забился на сеновал, затаился, как мышь в норке от кота, запрятался, сеном прикрылся, лежит. Только вдруг слышит, как с другого конца деревни, где Саньки Стервы домишко, рев начался. Даже и не рев, а стон больше. Догадался Микита, что медведь пирог ево слопал, а теперь мучится, стонет, помирает. Жуть взяла мужика, а с сеновала спускаться боязно, ни рукой, ни ногой шевельнуть не может.
Лежал так, лежал, и тут шаги… Словно крадется кто подле дома и ступает тяжело. И стон медвежий стих вовсе, а шаги все ближе и ближе. Луна как раз вылезла, деревню осветила синим светом, совсем Миките жутко стало. Выглянул он в щелку, а под сараем кто-то большой и темный ходит, бродит, ищет чего-то. Потом дверь скрипнула и по лестнице скрип пошел, того гляди, поломаются ступени от тяжести. Залезла громадина наверх и к Миките идет. Он глаза открыл, а то – медведь! Здоровущий! Больше Санькиного раза в два станет… И тут тот и говорит по-людски: «Ты зачем меня отравить хотел? Али я тебе зло какое сотворил? Коровенку вашу волки задрали, моей вины в том и нет вовсе. А ты мне отраву в пироге капустном подсунул. Эх ты, Микита, морда давно не бита…» Да как саданет ему лапой по загривку. И исчез.
Микиту в сене через два дня нашли. Слова вымолвить не может, трясется весь, и только мычит, да трекает чего-то: «М-м-м-м-м…» Так с тех пор в дурачках и ходил, пока его мертвым в лесу не нашли. А рядом корзина с ягодами, и они все подавлены. Может, и с медведем опять встренулся, кто знает.
И Санька Стерва с той ночи исчез с деревни вместе со своим медведем. Зато той же зимой объявился в наших краях медведь-шатун, двоих охотников задрал. Собрали облаву на него, да сыскать не смогли. И летом он такую скотобойню устроил – с десяток коров задрал. Ни один пастух коров пасти не соглашался. А как ягодная пора приспела, пошли девки чернику собирать, да на медведя того и напоролись. Бегут обратно, голосят по-дикому, корзинки, лукошки побросали, юбчонки позадирали. Хватились, а одной-то среди них и нет, Анькой звали. Мужики ружья похватали и в лес девку искать, однако ни живой, ни мертвой ее не сыскали. Только лента синяя на кусту висит, покачивается, из ее косы.
С тех самых пор ни Аньки, ни Саньки Стервы на деревне и не видали, слыхом не слыхали. А скажу я тебе, что Санька на ту девку ране частенько заглядывался, вздыхал больно по ней. Может, и увел с собой, а куда… да кто ж о том знает, понимает. То дело тайное, нам не известное. Чудес на свете много, как на море не одна дорога, куда повернешь, да туды ль попадешь. А уж кто девке полюбится, так и сбудется. У них ручки с подносом, ножки с подходом, голова с поклоном, сердце с покором, язык с приговором. Разбери их…
Так и живем не тужим, никому не служим. У нас которая служба нужнее, та и честнее. Ночей недосыпаем, куска недоедаем. А ежели встретишь где мужика, что Стервой кличут, лучше посторонись, обойди его, точнехонько тебе говорю-советую. Многим сила дадена, да не всеми на пользу направлена.
Ты змеюку живую видел когда? Ну и как? Не понравилась? Это верно, чему там нравиться, когда она жалится. Это такая тварь, что хитрее ее и не сыскать в лесу.
Думаешь, где змеюка был, когда Иван да Марья в раю яблочко съели? Ни за что не догадаешься! Он же в яблоко залез, червячком малым сделался, к ним вовнутрь вошел, а когды Господь Бог их на землю скинул, то и змеюка тот здесь очутился. А так разве бы Господь позволил ему жизнь нашу портить, человека в искус вводить? Да и ни за что! Но перехитрил змеюка самого Бога и через человеческий живот сбежал с рая. А тут ему самое раздолье-приволье. Но боле всего он любит внутрях у людей обитаться. Особливо кто пузатый, так и знай – змеюку в себе носит. Точно!
Хуже нет, когды молодой девке свекровка достанется страшней змеи подколодной, на всех голодной. У нас как говорят: не ищи мужа, а ищи свекровь, чтоб не выпила всю кровь. Свекор, он что гроза, а свекровка выест и глаза. Свекровь на печи, что собака на цепи: ни спуску, ни проходу не даст. Тогда хошь в лес беги, хошь в петлю лезь али в прорубь ныряй – все одно сживет старуха со свету, коль невестка немила.
У лихой свекрови и сзади глаза, и рука тяжела, доведет до греха.
Поженились как-то у нас Борька Семухин да Варька Сысухина. Варька в девках красива была: глазища, что две луны светят, коса ниже задницы висит с голубым бантиком вплетенным, волосы сами русые, брови густые, ресницы длиннющие. Не идет, плывет лебедушкой, а заговорит что речка журчит, так век бы и слушал, оладьи кушал, девок щупал, глазами лупал.
И прясть та Варька обучена была, и ткала, и шила, скотину всю в доме кормила, свекрови платок подарила, а все той чем-то не угождала, была не по нраву.
Встает утром свекровка ни свет ни заря и пилит Варьку зазря: «Лежишь, нежишься, о работе не чешесься, а куры не кормлены, коровы не доены, печка не топлена, хлеба не сажены». И пошла, забрякала собака Якова, обрехает всякого. А молодой девке, знамо дело, утречком и понежиться не грех в теплой постельке, мужу своему, Борьке, словечко ласковое шепнуть хочется, приласкаться, погладиться. Да деваться некуда, свекровка, словно фенфебель на плацу, во всю глотку орет, полежать не дает.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Сибирские сказания - Вячеслав Софронов», после закрытия браузера.