Читать книгу "Плод чужого воображения - Инна Бачинская"

Сидим. Усидели уже третью бутылку. Смотрю, Пашка хороший уже, вырубается потихоньку, голова падает на грудь – немудрено, вторые сутки в дороге. Я его потихоньку из-за стола вынул, уложил на своей койке, прикрыл одеялом. Он и уснул. А я еще посидел немного, собрался да и пошел проверить вверенный мне объект. Посмотрел на часы – как сейчас помню, три сорок девять было, скоро светать начнет…

Полковник снова замолчал, задумался. Лицо у него было такое… строгое, непривычно печальное, какое-то чужое. Инесса смотрела на него, приоткрыв рот, словно видела впервые. Монах подмигнул Добродееву: эка разговорился наш Полковник!

– Выхожу, значит, – ведет Полковник дальше, – а дело в марте было, ранняя весна, воздух после нашей дежурки чистый как хрусталь, земля пахнет так, что голова кругом. И морозец еще чуть-чуть держит, не отпускает, под ногами похрустывает. Иду, смотрю по сторонам, фиксирую взглядом. Все спокойно, тихо, фонари горят. И вдруг вижу… что-то темное под стеной казармы. Вроде человек стоит. Увидел, что я его заметил, и выходит из тени. Вышел и стал прямо под фонарем. Совсем мальчишка, тощая шея торчит из ворота гимнастерки, глаза круглые, какие-то перепуганные – так и пялится на меня. Без шапки, без шинели. Весь личный состав знаю в лицо, а этого вижу в первый раз. Что за… Одним словом, непорядок. Доложитесь по форме, приказываю.

Он открывает рот и смотрит на меня, вроде как привидение увидел. Губами шлеп-шлеп, а ничего сказать не может. И глаза отчаянные. Что за е-мое, извините за выражение, думаю, пьяный или обкуренный, что вообще уже чепе. А он руками водит, то за ворот хватается, то по голове себя погладит, то лицо трет. И мундир у него испачкан чем-то, и рукав, смотрю, разорван.

Шагом марш в караульное помещение, приказываю. Он поворачивается и бредет, причем головой крутит направо и налево, похоже, не знает, куда идти. И руками все разводит, и ноги заплетаются. Совсем плохой, только что не падает. Иду следом. Он впереди, я в пяти метрах сзади. Вдруг сбоку как грохнет! Выстрел! Меня прямо оглоушило: «Началось! Наступают! Уже здесь!», хватаюсь за кобуру, а ее-то и нет! Осталась в дежурке. И главное, нет ясности, кто наступает. И тут вижу, что в окне библиотеки форточка открыта – ветер дунул, она и хлопнула. А у меня ноги ватные, а в голове… опилки! И как будто кто-то… даже не знаю… – Полковник запнулся.

– Как будто кто-то в затылок дует, – подсказал Доктор.

– Именно! Именно, что в затылок! Ну, думаю, неужели ты, капитан Бура, набрался, как салага, и с чего, спрашивается? Три паршивые бутылки на двоих! В хлам, до полной потери чувства реальности! Что пацан подумает о своем командире? Поворачиваюсь к задержанному, а его нет! Нет его! И, главное, деться ему было некуда! Луна светит, фонари, каждая трещина на плацу видна, как на ладони, а его нигде нет. Испарился. Что, думаю, за хренотень, извините за выражение, куда же он, такой-сякой, делся?

Бегу к караульному, как, мол, все ли в порядке? Посторонние личности, происшествия, попытки проникновения на территорию части? Никак нет, отвечает солдатик, никаких происшествий и посторонних личностей не замечено, все спокойно.

Откозырял он мне, и я пошел восвояси. Прямиком к окну библиотеки. А она, эта форточка чертова, закрыта! Я же своими глазами видел, что была открыта и хлопала на ветру! Правда, припоминаю, и ветра-то вроде не было. Но видел же! И парня видел… Видел отчетливо, во всей красе! И грязь на гимнастерке, и разорванный рукав… Разве могло такое померещиться? И тут мне вдруг начинает казаться… – Полковник понижает голос до шепота. – Начинает казаться, что одет он был как-то не так, и сапоги какие-то вроде не такие, и общий вид. И лицо его, бледное, испуганное, перед глазами. И тут меня вдруг как колом по башке: у нас же сегодня спектакль был, артисты из кружка художественной самодеятельности Дворца химиков, наших шефов, давали спектакль из военной жизни! А один, должно быть, случайно остался… Аж на душе легче стало. Правда, не совсем понятно, куда он все-таки делся. Возвращаюсь к себе. Пашка спит, а у меня сна ни в одном глазу. Потом еще раза четыре выходил, проверял: хожу, присматриваюсь, вдруг вынырнет этот пацан. Так и ночь прошла. Утром сдал дежурство, и прошли мы с Пашкой к реке, где наших ребят фрицы положили, а потом погуляли по городу, зашли ко мне позавтракать, я достал фотографии. В общем, снова повспоминали. А в четыре ноль-ноль он убыл.

Полковник замолчал. Тишина стояла такая, что было слышно, как билась в плафон ночная бабочка.

– А что вам сказал худрук? – спросила вдруг Инесса.

– Какой худрук? – спросил Полковник, а сам полыхнул жарко.

– Худрук из Дворца химиков. Только не надо уверять, что вы его не вывернули наизнанку на предмет забытого артиста. Не поверю! Во сколько вы его подняли? В пять? В шесть?

– В шесть. В шесть я его поднял. Только он ни сном ни духом, клялся, что никого не забыли, всех пересчитал на выходе, все были на месте и вместе покинули пределы части.

– И форма не такая, – сказала Инесса. – И бои там были, и пацанов необстрелянных там положили…

– При чем тут бои? – возразил Добродеев. – Парень этот из артистов, а что худрук не признался, так просто побоялся, что взгреют. Не обижайтесь, Полковник, но померещилась вам эта форточка открытая! После радостной встречи и застолья. А может, и пацан померещился. Я по себе знаю, что с перебору мерещится. Помню, как-то раз…

– Этот мальчик был оттуда! – перебила Инесса. – Господи! Неужели вы ничего не поняли? Там до сих пор бои, там ничего не кончилось! Там их, бедных, до сих пор убивают! И потому он был такой растерянный, и кровь на гимнастерке! Доктор! Олег! Скажите!

– Как прикажете это понимать? – озадаченно спросил Полковник.

Инесса не ответила. Сидела, ссутулившись, куталась в цыганскую шаль, хотя ночь была теплая. Ни на кого не смотрела…

– Никак понимать не надо, – наконец сказал Монах. – История выглядит достоверной… И март, и воздух, и весна, и голова кругом. Даже легкий морозец. Какая разница, было или не было, если Полковник считает, что было?

– Я не считаю… – начал было Полковник.

– Было! – перебила Инесса. – Существует множество миров, есть прошлое, и там все еще идет война. Мы это уже обсуждали. И этот мальчик оттуда!

– О множественных мирах ничего не знаю, не думал как-то… – пробормотал Полковник.

– То есть вы за версию о беглом артисте? – уставилась на него Инесса, и прямо искры из глаз!

Полковник неубедительно пожал плечами. И снова наступила тишина. История Полковника оставила ощущение… как бы это поточнее… Диссонанса! Вот-вот, диссонанса! Полковник и параллельные миры! Даже не смешно. Это была не его история! Это была история Доктора или Монаха. Или Добродеева, но никак не Полковника. Полковник прост и прям, как палка. Такое ему не выдумать. Но именно диссонанс между личностью рассказчика и рассказом делал историю достоверной…

Лицо Доктора было задумчивым, даже печальным. Инесса взглядывала на Полковника, будто видела впервые, без обычной насмешки, внимательно, серьезно. Монах в чалме напоминал восточное божество, глаза его были закрыты – казалось, он спал. Но он не спал, а раздумывал над историей Полковника. История ему понравилась. Что это, спрашивал себя Монах. Почему это случилось с Полковником, а не с каким-нибудь яйцеголовым неврастеником, готовым с восторгом принять любой сюр, параллельные миры и летающие тарелки? А почему ангельский голос у подонка? Вышибающий слезу талант музыканта, художника, писателя у законченного мерзавца и подлеца? Кто отвечает за распределение благ, везение, счастливые шансы? Случай, слепая судьба. Ключевое слова «слепая». Зачем бравому Полковнику эта история? Ему она не в радость – вон, сидит растерянный, физиономия краснее обычного, даже белесый ежик поник: жалеет, что так раскрылся и подставился. Не выдержал, поделился… Царапал его изнутри этот солдатик, не давал покоя, – а теперь он мучается и стесняется…