Читать книгу "Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго» - Анна Пастернак"

Неудивительно, что разъяренный Поликарпов приказал, чтобы Ольга у него на глазах разорвала эту записку. Затем он потребовал, чтобы Пастернак и Ольга на следующий день приехали на встречу с ним и Сурковым. Эта встреча состоялась через два дня. Пастернаку было недвусмысленно объявлено, что он должен послать телеграмму Фельтринелли с требованием вернуть рукопись. Отказ сделать это мог привести к «очень неприятным последствиям».

Телеграмма была составлена Поликарповым и Сурковым, а Борис должен был ее подписать. Вот ее текст:

«Я начал переписывать[433] рукопись своего романа «Доктор Живаго» и теперь убежден, что существующий вариант никоим образом нельзя считать законченной работой. Экземпляр рукописи, принадлежащий вам, – это предварительный черновик, требующий тщательного пересмотра. На мой взгляд, книгу в ее нынешней форме публиковать невозможно. Это было бы против моих правил, согласно которым можно публиковать чистовой вариант моей работы. Будьте добры вернуть на мой московский адрес рукопись моего романа «Доктор Живаго», незаменимую для моей работы».

Пастернаку дали два дня на подписание телеграммы, пригрозив, что иначе его ждет арест. Несмотря на значительное давление со стороны Ольги, которая обоснованно опасалась, что Борис подпишет себе смертный приговор, если не отошлет телеграмму, для болезненно гордого Пастернака это было бы равнозначно гибели его творческой честности.

Ольге снова пришлось опасаться за свою жизнь. Она отправилась повидаться с Д’Анджело, горя желанием заручиться его поддержкой и обещанием убедить Бориса, что он во что бы то ни стало должен подписать телеграмму на следующий день. «Это было нелегкое поручение,[434] – вспоминал Д’Анджело. – Каждый, кто ближе знакомился с Пастернаком, знает, каким он был сердечным, отзывчивым, душевно тонким и широко мыслящим, но в то же время он вспомнит и о его гордом темпераменте, о его вспышках гнева и негодования». Пастернак отмел их уговоры, гневно крича Д’Анджело и Ольге, что ничто не дает им права требовать от него так поступить. Они явно не уважают его, бушевал он, и «обращаются с ним как с человеком без достоинства». И что должен думать Фельтринелли, которому он недавно писал, что публикация «Доктора Живаго» есть главная цель его жизни? Не сочтет ли тот его глупцом или трусом?

В конечном итоге Д’Анджело удалось успокоить и убедить Бориса, что отсылка телеграммы не будет означать для него потери лица в глазах Фельтринелли. В конце концов, Фельтринелли не поверит в подлинность телеграммы, поскольку она будет написана по-русски, в то время как Борис просил его принимать во внимание только послания, написанные по-французски. Кроме того, уже слишком поздно останавливать публикацию, поскольку у многих западных издателей есть фотокопии оригинальной рукописи и подписаны договоры на права издания за границей.

21 августа телеграмма была подписана и отослана. Поликарпов немедленно проинформировал об этом ЦК и предложил послать копию телеграммы руководству итальянской коммунистической партии, чтобы усилить давление на Фельтринелли с целью не допустить публикации. Но даже после того как один из высших функционеров итальянской компартии гневно размахивал этой телеграммой в миланском кабинете издателя, Фельтринелли отказался дать задний ход.

Во второй половине того дня Борис писал Ирине, которая была на отдыхе в Сухуми:

«Ирочка, золотая,[435] ты написала остроумное, чудесное письмо маме, она сейчас его читала вслух, и мы восхищались. Здесь разразилась страшная гроза по моему поводу, но пока, слава создателю, мы неубиты молнией. Ввиду отсутствия тебя и твоей поддержки пришлось отказаться от неуступчивой позиции, которую я до сих пор занимал, и согласиться послать Ф. телеграмму с разными тормозящими просьбами. Громы были оглушительные, мама тебе все это расскажет по твоем приезде. Она высылает тебе некоторую толику денег, если у нее будет возможность, дошлет еще, а пока не расставайся с настроением твоего письма, не отказывай себе ни в чем и позволь поцеловать тебя на прощанье».

Ольга тоже приложила к письму Бориса свое, написанное, по словам Ирины, «в легкомысленном стиле». Ольга описывала встречу с Сурковым и Поликарповым, добавив, что только благодаря ее дипломатичности удалось удержать всю эту ситуацию под контролем: «Был и Боря[436] и произнес речуги, какие хотел. Я ходила за ним с валерьянкой и камфарой, а он произносил… Сейчас у нас передых, а в самые трудные дни Боря трогательно говорил: «Вот Ирочки нет, а она бы меня поддержала», и причем серьезно».

Итальянская газета L’Unità сообщила, что на пресс-конференции в Милане 19 октября Сурков сказал: «Пастернак писал[437] своему итальянскому издателю и просил его вернуть ему рукопись, чтобы он мог ее переработать. Как я прочитал вчера в «Курьере», а сегодня в «Эспресо», «Доктор Живаго», несмотря на это, будет опубликован против воли автора. Холодная война вмешивается в литературу. Если это есть свобода искусства в понимании Запада, то я должен сказать, что у нас на этот счет другое мнение».

Спустя несколько недель Борис написал своей сестре Лидии письмо по-английски, отослав его через Рим вместе с Серджо Д’Анджело. Странная ходульная форма письма была избрана намеренно. Пастернак предпочел писать по-английски, поскольку его русские письма нередко «терялись» на почте. Он нарочно сделал письмо путаным из-за «необходимости в анонимности содержания».[438] Этот «ломаный язык», писал он позднее Лидии, был вынужденным. Несмотря на то что далее он просил ее «писать в обычной русской манере», она поняла, что его почту перехватывают и отслеживают.

«1 ноября 1957.[439] Переделкино.

Моя дорогая, началась пропажа моих писем, причем особенно важных. Это письмо придет к тебе непрямыми, иностранными путями. Вот почему я пишу его по-английски.

Я надеюсь, что приближается исполнение моей тайной мечты – публикация романа за границей; сначала, к сожалению, в переводах, но когда-нибудь и в оригинале.

На меня здесь было недавно оказано давление с угрозами и запугиванием с тем, чтобы остановить появление романа в Европе. Меня вынудили подписать нелепые, ложные, выдуманные телеграммы и письма к своим издателям. Я их подписал в надежде, – которая не обманула меня, – что эти люди, в силу прозрачности столь неслыханно-низкой подделки, оставят без внимания лицемерные требования, – к счастью, они так именно и поступили. Мой успех будет либо трагическим, либо ничем не омраченным. В обоих случаях это радость и победа, и я не смог бы добиться этого в одиночку.