Читать книгу "Космическая Одиссея 2001. Как Стэнли Кубрик и Артур Кларк создавали культовый фильм - Майкл Бенсон"

Кроме всего прочего, его совместная работа с Кубриком уже давно перешагнула через ее счастливую пору мозговых штурмов и прогулок. Карас мог оценить настроение Кларка во время съемок «Одиссеи», и то, что он видел, было не очень хорошо. «Я думаю, он очень расстраивался из-за всего этого, потому что он не контролировал ситуацию. У него раньше не было такого, чтобы он не контролировал свой собственный проект». Когда его попросили уточнить, он продолжил: «Артур не был счастлив… У меня были все поводы утверждать это… я видел лицо Артура, слышал, что он говорил, что Стэнли был неблагоразумным. Те выражения, которыми он бросался, и я знал, что вообще он редко высказывался негативно… Артур на все смотрел позитивно, он очень позитивный парень. У меня есть причина полагать, что он был отчаянно несчастлив из-за всего, что происходило». Что касается борьбы Кларка за завершение и продажи романа, Карас отметил:

«Он не мог закончить книгу… пока не будет закончен фильм, потому что он не знал, что Кубрик собирается делать дальше на съемках. В любой момент Стэнли мог повести себя как угодно, и книга могла смотреться нелепо по отношению к фильму. Его задерживали на этой точке. И его очень беспокоило, что Стэнли задерживает дату публикации книги. Это его волновало. Он слишком много об этом говорил, больше, чем о любом другом негативном элементе за все годы, что я его знал».

Несмотря на все это, Кларк показывал огромную лояльность по отношению к Кубрику. В ответ на повторяющиеся телеграммы и письма от режиссера, который справлялся с колоссальным напряжением текущего графика ежедневных съемок и одновременно со стрессом, который появлялся из-за попыток составить некую джазовую импровизацию из важнейших сюжетных точек, Кларк отгонял от себя нервные расстройства, он признался в этом Мередиту и продолжал ужимать и улучшать сюжет.

Как интуитивно заметил Локвуд в своем спонтанном пошлом рассказе Кубрику в прошлом месяце, реакции Боумена и Пула, когда они узнают о зарождающейся поломке ХЭЛа, сохраняют, как написал Кларк в письме из Коломбо 11 марта, «множество бесполезных вещей и устаревших фраз из предыдущих версий». Его детальное общение с режиссером в тот день представляет собой убедительное вмешательство, которое впоследствии сократит и сожмет историю, последовавшую за идеей Локвуда в катере, к девяти действиям, которые Кларк предложил Кубрику либо снять, либо использовать существующий материал для иллюстрации. К этому ключевому моменту на середине съемочного процесса план Кларка из девяти пунктов станет сценарием, которому следовал режиссер, хотя он эти пункты вырезал несколько позднее, частично инкорпорировав их в диалог астронавтов в катере, который к тому моменту еще не был снят.

Точно так же, как импровизации с диалогом Локвуда и Дулли были методично сведены к их сути, предложения Кларка были урезаны, но они прояснили историю: ХЭЛ спрогнозировал поломку антенны блока наведения «Дискавери», что потребовало выхода Боумена в открытый космос, чтобы проверить аппарат. Он тестирует его в отсеке с катерами, аппаратура работает исправно, и Центр управления полетами «намекает на то, что поломка может быть в ХЭЛе». Боумен и Пул обсуждают это с ХЭЛом, который «остается верным своим диагнозам и заявляет, что он прав. (Ваш отсек с катерами прослушивается в этом месте?)». Кубрик действительно разместил эту сцену в этом месте. Пул затем отправляется в свой судьбоносный выход в космос. «Если только я не страдаю шахматной слепотой и не могу увидеть очевидных шагов, это кажется намного лучшим ходом, – написал Кларк. – Также это более логично».

Вклад Кларка в фильм из Коломбо в марте 1966 года во время беспорядка в его личной и профессиональной жизни переосмысляет отрывки в середине фильма, производя именно тот фильм, который мы видим сегодня. Это служит убедительным доказательством ключевой роли, которую он играл даже во время этапа съемок.

* * *

Хотя такой же крутой, как были актеры на съемках, круче, чем Стив МакКуин, Кубрик часто выказывал последствия колоссального давления, когда он приходил домой в конце долгого перегруженного съемочного дня. Постоянные модификации сюжета и концепции давали свои плоды. Все смотрели на него в студии, и он не мог позволить себе ни малейшего признака слабости или неуверенности в себе. Находясь на безопасном расстоянии, однако, иногда он давал слабину. «Я не знаю, что я делаю, я понятия не имею!» – восклицал он с бледным от напряжения лицом. Временами он боролся «с ощущением, что он самое глупое животное, ходящее по Земле», вспоминает Кристиана. Пытаясь найти подход к сцене, он спрашивал: «Это звучит хорошо? Нет. Это звучит на самом деле напыщенно! Тупо!»

Обсуждая с ней проект, он отмечал, что работает над «одним из тех фильмов, где ты каждую минуту думаешь: “У меня есть решение”, когда на самом деле: “Я знаю, что у меня его нет”. Он перечислял людей, которых он раньше считал глупыми или достойными презрения, и говорил: «Я такой же как они. Почему я их критикую? Потому что думаю, что я лучше! Это действительно жалко». Утомленный Кубрик, который, казалось, заканчивает свою декламацию, зацикливался на актере, на диалоге, на неудаче на съемках или на технической проблеме. «Это непосильно, – говорил он. – И почему я решил, что смогу это сделать?

Я не представляю! Я даже не знаю, как… Я просто вырежу всю эту сцену!» Кристиана, состоявшаяся актриса, которая читала его сценарные изменения, усердно следила за изменениями в муже и понимала, что он был истощен, и что это лишь часть его работы, поэтому иногда она не соглашалась с ним и говорила: «Нет, это не правда! Это очень хорошо». После этого он либо пересматривал все, либо тут же приходил к решению, либо выкладывал свои мысли, иногда все это завершая фразой: «Я хочу гамбургер».

«А потом, в пять часов утра, он внезапно говорил: “Может быть, если он сначала придет и скажет это, это может сработать”, – вспоминает Кристиана. – Он находил, что в интеллектуальную игру стоит играть. Я думаю, он часто так делал с собой».

Иногда, после возвращения домой, он думал, что все, что он делал, не имеет никакого смысла, и переписывал все до самого утра, а потом возвращался на студию на следующий день, чтобы объявить об изменениях. Кубрик боролся с глубоким чувством стыда, что он все так неправильно начал и нанял дюжины людей и кучи денег, чтобы реализовать сценарий, который шел одним путем, а теперь он вдруг понял, что он должен полностью идти другим путем.

У Кристианы спрашивали, правда ли все это, правда ли, что великий Стэнли Кубрик на самом деле испытывал чувство стыда из-за его исправлений и модификаций, и она это подтвердила.

«Он чувствовал стыд?»

«Сильно».

«Но он уверенно вел себе в студии».

«Он пытался».

«У него это получалось. Я никогда не слышал, чтобы он…»

«Он это прятал. Он выглядел так, как будто он в себе не сомневается, да. Но он сомневался. У него постоянно были эти вспышки: “Я просто кретин”».

* * *

Снаружи Мозговая комната ХЭЛа, расположенная в павильоне 6, походила на странную инсталляцию: прямоугольник на четыре этажа, покрытый квадратным гнездом из соединенных трубок и планок, его настоящую форму было трудно различить. Поддерживающая установка из сетки была окружена 20-ю равномерно расположенными 10-киловатт-ными прожекторами, которые производили слепящий свет на 20000 киловатт, он был настолько яркий, что на возвышающуюся структуру практически невозможно было смотреть со стороны.