Читать книгу "Когда ад замерзнет - Алла Полянская"

— Ну-ну…

Убить готова таких всезнаек. Терпеть не могу граждан, делающих выводы из фактов, придуманных ими самими. Но ссориться с Ритой нельзя, не по-вампирски это — действовать напрямую.

Мария Дмитриевна живет во времянке. Здесь тепло, светло и очень чисто, бабка сидит в кресле и что-то вяжет, подслеповато щурясь.

— Уж не знаю, что вам бабуля скажет, она из ума давно выжила.

Это та самая внучатая племянница Люся, которая забирала старуху в тот день, когда я въехала в свою квартиру.

— Мы ненадолго. — Рита улыбается самой приветливой улыбкой, на которую способна. — Просто кое-что спросить.

— Да мне-то что, просто не скажет она вам ничего толкового, все мозги у ней высохли. Сидит в кресле, вяжет и молча ухмыляется, как малахольная. Но она тихая, в туалет тоже сама ходит, так что хлопот с ней немного.

Ну, как же.

Бабка устроилась отлично, и это не потому, что у нее высохли мозги, а потому, что они у нее имеются, в отличие от племянницы, вот хоть и внучатой.

— А, девушки пожаловали. Чаю?

Ее взгляд веселый и открытый, и если это означает выжить из ума, то я не знаю даже, что на это сказать.

— Можно и чаю. — Рита выкладывает из пакета пирожные и конфеты. — Мария Дмитриевна, мы пришли у вас спросить кое о чем.

— Ну, это как раз я поняла. — Старуха проворно заваривает чай. — У меня никто никогда ни о чем не спрашивал, а я в тот гадюшник не лезла никогда, но все видела. Проще было не вмешиваться, уж больно много там было грязи… знаете, отчего-то люди предпочитают не жить по-человечески, а разводить вокруг себя грязь и барахтаться в ней, как свиньи.

Но у каждого из нас есть выбор — участвовать в этих забавах или нет.

Я отпиваю чай и рассказываю о последних событиях.

— Ну, значит, вот когда все разрешилось. А я-то думала — сколько ж еще все это будет тлеть? Мне жаль, детка, что ты попала в эту кашу, но мой тебе совет: не суйся, дела давние, счеты тоже старые, что тут уже исправишь, как Галина померла, так все и посыпалось.

— Митрофановна, что ли?

— Ну да. — Мария Дмитриева вздохнула. — Ведь это она всех колготила там. Я ни во что не вмешивалась, да я единственная, у кого детей не было, так что с Галиной никаким боком, а так-то все там, почитай, через ее руки прошли. А вот у самой своих детей не было, не дал Бог: Лешка, бедолага, приемыш у них.

— А чего — бедолага?

— А при такой-то матери. — Мария Дмитриевна осуждающе покачала головой. — Она ж ему дышать самостоятельно не давала, все контролировала, чтоб, дескать, дурная кровь не взыграла.

— Он знал, что приемный?

— Может, и знал, только сказать ему об этом было некому. Галину все боялись, она, если хотела, любого могла наизнанку вывернуть. Умела она вот это, знаете — интриганство, сплетни, очернить человека и повернуть все так, что тот сам же и виноват. Ну, а Лешка вырос и женился на Зойке, взбрыкнул, значит. Может, если бы не давила она его так, из него бы человек получился, а так что — спился и пропал без пользы. Зойка-то — мало того что старше, так еще и мать ее была такая жадюга, такая жила, снегу среди зимы не выпросишь, ну и скандалили они из-за денег постоянно. Один скандал особенно громкий был.

— Отчего?

— А по глупости. — Мария Дмитриевна пожала плечами. — У Галины были в доме такие игрушки старинные, уж не знаю, где она их взяла, но красоты неописуемой. Думаю, кто-то из пациентов подарил, она была очень хорошая акушерка, к ней толпились, чтобы попасть, жены и дочери больших начальников особенно. В общем, игрушки стояли у нее в серванте, а когда Лешка женился, то выпросил у матери одну, она и отдала ту, что поменьше, — яйцо пасхальное на лужайке, стеклянными камешками изукрашенное. Какая она ни была, но Лешку любила все-таки, хорошего ему желала — как умела. В общем, Лешка принес эту игрушку в Зойкину квартиру, к теще, значит. Ну, а где-то месяца через два теща возьми да и разбей, одни осколки остались, и Лешка тогда, конечно, сильно с тещей поругался, и Галина туда ходила, осколки требовала, но где там осколки, на помойку выбросили. А я думаю, что продала кому-то жадюга эту красоту, а денежки зажилила, и Галина тоже так думала. Они тогда сервант новый вдруг купили, а деньги откуда? Папаша-то Зойкин пил насмерть, не просыхал вообще, пока и допился, что сгорел от пьянки.

— Как это?

— А так. — Мария Дмитриевна пожала плечами. — Вот как будто из самой середки его огонь шел, так и сгорел, и жалеть нечего, пьянчужка был последний. Так что денег там неоткуда было взять, а они сервант купили, потом ковры и хрусталь. Мать Зойкина говорила — одолжила, значит, денег-то, а только никто бы ей столько не одолжил, все знали, что там нищета — так что, думаю, продала она тайком игрушку эту, может, ценная она оказалась, старинная, а по жадности своей даже Зойке не сказала. Ну, а вторая игрушка у Галины так и сохранилась, но она все говорила Лешке: как помру, первому встречному отдай за упокой моей души, но только не пропей и Зойке не давай.

— Ясно…

Какая игрушка может стоить двести тысяч советских рублей?

Глупость какая-то.

— Мария Дмитриевна, я еще о Полине вас хотела спросить…

— А что спрашивать… дело давнее, да и не знаю я толком ничего… Скандал был тогда огромный, и свару завела именно Галина, тут я даже не стану отрицать. Василий Вертель, муж ее, был ни рыба ни мясо — подкаблучник, одним словом. Ни за что я не поверю, что ходил он к этой Полине, и никто не ходил, Мироновна покойная говорила мне. Мужики-то на нашей улице — алкашня сплошная, только Рустам-татарин не пил, муж Лутфие, он врач был, и неплохой, говорят, и татарка врач хороший, не скажу плохого. И когда Рустама туда попробовали втравить, Лутфие у Галины перед носом дверь захлопнула — дескать, не надо ко мне в дом вашу мерзость тащить, Галина потом мне жаловалась, что докторша гордая больно. Ну, а я ни за что не поверю, что такая красотка, какой была Полина, путалась с нашими алкоголиками, а если она куда и ходила, то никто этого не видел, но пропала бабочка в один момент, даже вещи не забрала. Мироновна мне потом показывала: так, платья были, сумочка, большая связка ключей — ну, вот огромная связка, зачем они ей понадобились, неизвестно — говорила, что собирает для красоты, на стенку вешала как украшение, а какая там красота… вот связка та вместе с ней пропала, а вещи остались, мне потом Мироновна отдала кое-что из вещей — через время, конечно, ведь думали, что вернется хозяйка-то, но годы шли, а она не появлялась, вот Мироновна и раздала вещи-то. И хоть оно мне особо-то и без надобности, но был у ней, у Полины этой, альбом сафьяновый — с фотографиями, значит, мне очень приглянулся, старая работа, хорошая — вензеля там да золотое тиснение, сейчас таких уже нет и не будет, так я те фотографии вынула, а свои поставила. Но не выбросила, вишь, все думала: как Полина вздумает вернуться да спросить о вещах, а у меня все в целости, верну обратно. Где, бишь, они… в ящике под кроватью, я их не выбросила — а вдруг, думаю, вот хоть родня ейная понаедет да спросит, но теперь уж вряд ли, так если надо для дела, то бери.