Читать книгу "Шестое вымирание - Элизабет Колберт"

В том же году зоопарки Бронкса и Лос-Анджелеса предприняли последнюю отчаянную попытку спасти носорогов – отправили своих оставшихся животных, двух самок, в Цинциннати, где содержался единственный выживший самец, Ипу. Доктор Терри Рот была приглашена, чтобы разобраться, как с ними быть. Поскольку эти животные ведут одиночный образ жизни, поселить их в одном вольере нельзя, однако очевидно, что, пока они не окажутся вместе, они не смогут спариваться. Рот активно занялась изучением физиологии носорогов, в том числе анализом образцов крови и мочи, а также измерением уровня гормонов. Чем больше она узнавала, тем яснее видела, как множатся предстоящие трудности.

“Это очень непростой вид”, – сказала мне Рот, когда мы пришли к ней в офис, где на полках расставлены деревянные, глиняные и плюшевые фигурки носорогов. Рапунцель, самка из Бронкса, оказалась слишком старой для размножения. Эми, самка из Лос-Анджелеса, была подходящего возраста, но овуляции у нее почему-то не происходило – загадка, на разрешение которой у Рот ушел почти год. Как только исследовательница поняла, в чем проблема – самке носорога нужно было почувствовать рядом самца, – она начала устраивать короткие, тщательно контролируемые “свидания” между Эми и Ипу. После нескольких месяцев таких взаимоотношений Эми забеременела. Затем у нее случился выкидыш. Она вновь забеременела, но с тем же результатом. Всего было пять выкидышей подряд. У Эми с Ипу возникли проблемы с глазами, которые, как в конце концов определила Рот, стали результатом слишком длительного пребывания на солнце (в дикой природе суматранские носороги живут в тени деревьев). Зоопарк Цинциннати вложил полмиллиона долларов в навесы, изготовленные по специальному заказу.

Эми вновь забеременела осенью 2000 года. На сей раз Рот начала давать ей гормональные добавки, которые самка носорога потребляла в виде ломтиков хлеба, пропитанных раствором прогестина. Наконец, после шестнадцатимесячной беременности Эми родила самца, которого назвали Андалас. За ним последовала Сучи – ее имя означает “святая” по-индонезийски, – а затем еще один самец, Харапан. В 2007 году Андалас был отправлен на Суматру, в питомник, расположенный в национальном парке “Вай-Камбас”. Там в 2012 году он стал отцом малыша Андату – внука Эми и Ипу.

Сучи в зоопарке Цинциннати

Безусловно, три носорога, рожденные в неволе в Цинциннати, и четвертый, появившийся на свет в парке на Суматре, не восполнят большое число животных, погибших за это время. Однако они оказались, в общем-то, единственными суматранскими носорогами, в принципе рожденными за последние три десятилетия. С середины 1980-х годов количество суматранских носорогов в дикой природе резко уменьшилось, до такой степени, что сейчас в мире их осталось, по-видимому, меньше сотни. Крайне иронично: люди так рьяно уничтожали этот вид, что теперь только их героические усилия могут его спасти. Если у Dicerorhinus sumatrensis есть будущее, то исключительно благодаря доктору Рот и горстке таких, как она, кто знает, как провести ультразвуковое исследование, засунув руку в прямую кишку носорога.

То, что происходит с Dicerorhinus sumatrensis, в той или иной степени относится ко всем носорогам. Яванский носорог, который когда-то обитал почти во всей Юго-Восточной Азии, теперь считается одним из самых редких животных на Земле – осталось, вероятно, меньше пятидесяти особей, все в яванском национальном парке (последнее животное из известных, жившее в другом месте, во Вьетнаме, было убито браконьером зимой 2010 года). Индийский носорог – самый крупный из пяти видов; его шкура выглядит так, словно он натер себе на ней большие складки, как написал в одной из своих сказок Редьярд Киплинг. Количество животных данного вида снизилось примерно до трех тысяч особей, живущих в основном в четырех парках индийского штата Ассам. Что касается черных носорогов, то численность их популяции сто лет назад в Африке достигла миллиона, но с тех пор снизилась до пяти тысяч особей. Белый носорог, также из Африки, – единственный вид носороговых, который в настоящее время не находится под угрозой вымирания. В XIX веке охотники почти полностью истребили белых носорогов, в XX их численность удивительным образом восстановилась, а теперь, в XXI веке, вид снова страдает от рук браконьеров, продающих рога носорогов на черном рынке по пятьдесять тысяч долларов США за килограмм. (Носорожьи рога, состоящие из кератина, как и наши ногти, долгое время использовались в традиционной китайской медицине, но в последние годы стали еще востребованнее в качестве дорогого клубного “наркотика” – в клубах Юго-Восточной Азии измельченный рог нюхают как кокаин152.)

Вместе с тем у носорогов, безусловно, есть много доброжелателей. Люди испытывают глубокую, почти мистическую привязанность к большим “харизматичным” млекопитающим, даже если те находятся за оградой. Именно поэтому зоопарки тратят так много ресурсов на то, чтобы показывать носорогов, панд и горилл. (Уилсон описывал вечер, проведенный в Цинциннати с Эми, как “одно из самых памятных событий” в его жизни.) Однако почти везде, где большие харизматичные млекопитающие не заперты за оградами, они находятся в опасности. Из восьми видов медведей, существующих в мире, шесть имеют охранный статус “уязвимый” либо “вымирающий”. Численность азиатских слонов снизилась на 50 % за последние три поколения. У африканских слонов дела обстоят получше, однако им, как и носорогам, все больше угрожают браконьеры. (Результаты недавнего исследования показали, что популяция африканских лесных слонов, которых многие ученые считают отдельным от саванных слонов видом, уменьшилась более чем на 60 % лишь за последние десять лет153.) Чуть ли не у всех больших кошек – львов, тигров, гепардов, ягуаров – также снижается численность. Не исключено, что через сто лет панды, тигры и носороги останутся лишь в зоопарках или, как сказал Том Лавджой, на столь небольших и строго охраняемых участках дикой природы, что их можно будет считать “квазизоопарками”154.

На следующий день после УЗИ Сучи я снова отправилась навестить ее. Стояло холодное зимнее утро, поэтому ее держали в так называемом амбаре – низком здании из шлакобетонных блоков, внутреннее пространство которого было разграничено словно под тюремные камеры.

Я приехала около 7:30 утра, во время кормления, поэтому застала Сучи жующей листья фикуса в одном из отсеков. Как сказал мне Пол Рейнхарт, главный смотритель, ухаживающий за носорогами, она ежедневно съедает около пятидесяти килограмм фикуса, который приходится специально доставлять из Сан-Диего самолетом (суммарная стоимость транспортировки составляет примерно сто тысяч долларов в год). Также в ее ежедневный рацион обычно входит несколько корзин фруктов; в то утро ей достались яблоки, виноград и бананы. Сучи, так мне показалось, ела с какой-то мрачной решимостью. Когда листья фикуса закончились, она принялась за ветки, причем разгрызала их так же легко, как мы разгрызаем сушку, хотя они были несколько сантиметров толщиной.

Рейнхарт описал мне Сучи как “хорошую помесь” ее матери Эми, умершей в 2009 году, и отца Ипу, до сих пор живущего[85] в зоопарке Цинциннати. “Если где-то можно было влезть в какую-нибудь неприятность, Эми в нее обязательно влезала”, – вспоминает он. “А Сучи очень игривая. Но при этом и более здравомыслящая – как ее отец”. Мимо нас прошел еще один смотритель, толкая перед собой большую тачку с красновато-коричневым навозом, от которого шел пар, – отходами жизнедеятельности Сучи и Ипу за прошедшую ночь.