Читать книгу "Идеальное несовершенство - Яцек Дукай"

– Специалист по чему? Когнитивист? Вы открыли ому записи моего сознания?

– Отнюдь нет!

– Джудас желает, чтобы я с еум встретился?

Георг пожал плечами:

– У тебя есть время, и если, стахс, тебе хватит вежливости…

– Я так понимаю, сейчас ты находишься в контакте с этим специалистом. Тоже фоэбэ?

– Да. Так что? Переадресовать?

Замойский отлепился от стены, выпрямился, осмотрел коридор – и ощерился в злой ухмылке.

– Жми.

Он снова ожидал дезориентации, или, как минимум, переориентации чувств. Два удара сердца он еще стоял в замковом коридоре, в напряженной неподвижности, с Георгом по левую руку —

– а с третьим уже шел по берегу голубого залива под огромным шаром солнца. Солнце висело над головой так низко, что казалось, можно добросить до него камнем.

Оно заслоняло две трети неба. Под глубокой кривизной солнца, мнилось, прогибалась и поверхность воды, мягкие волны шли по выгнутой линзе залива.

То, что Замойский вообще заметил кривизну… Он должен был пасть с выжженными глазами. Должен был сгореть в пепел и плазму.

Он рефлекторно скорчился и осмотрелся в поисках тени. Бежать! Так близко – пусть бы и малейший протуберанец… испарится море, сгорят пальмы, застекленеет белый песок.

Но воздух был влажен, чуть тепл, от воды поднимался прохладный бриз. Все вокруг находилось в поразительном противоречии с тем, что он видел – горящая звезда на расстоянии вытянутой руки, – и ему даже пришлось зажмуриться.

И теперь до него должен добраться еще и запах: моря, пота и растительного перегноя. Но ничего. Похоже, на него пожалели иллюзий комплементарных симуляций.

Вдали кто-то пел на незнакомом языке; ближе щебетали птицы.

– Стахс Замойский!

Она шла к нему от шеренги пляжных беседок, по дорожке, выложенной симметричными белыми камнями. Одной рукой отводила от лица выгоревшие волосы, вторую протягивала в приветствии. Была так сильно загоревшей – до глубокой черноты обжаренных кофейных зерен, – что лишь пожав ее ладонь, Адам понял, что женщина совершенно голая. Но ее стопроцентный загар, отсутствие волос на лобке и животная свобода движений – все это выводило незнакомку далеко за рамки эротического контекста; она не была голой.

– Словинский, – представилась она.

Замойский низко поклонился:

– Фоэбэ.

– Стахс.

Должен ли он поцеловать ей руку?

Она взяла его под локоть и повела к беседкам.

Ранее Адам всегда манифестировался, исходя из представлений его френа; видимо, это являло собой правило цивилизационных оэс. А потому на нем все еще была потрепанная одежка, в которой он покинул Пурмагезе; теперь же еще и с золотым пятном на кармане – память о сладких соках Франтишека.

Он подстроил ритм ходьбы к длинным, спокойным шагам женщины. Может, это ему лишь казалось, но он чувствовал, как камни слегка прогибаются под ногами. Он словно проваливался подошвами ботинок в их материал.

– Вроде бы я представляю собой предмет для твоих научных интересов, фоэбэ.

– Возможно, ты этим воспользуешься.

Он приподнял бровь. Женщина опустила голову, позволяя выгоревшим волосам упасть на лицо. Замойский тут же подумал об Анжелике. Другой хардвар, а программа все та же.

– Я былу бы склонну заплатить за право свободной переиндексации твоих трансферных Полей. Ты бы этого не почувствовал, стахс, пользовался бы Плато, как и раньше.

– И с какой целью эта… переиндексация?

Она ответила не сразу. Сперва они сели в тени. Поскольку почти все небо было солнцем, тень сосредотачивалась исключительно в тесных, глубоко укрытых узлах, местах, заслоненных почти со всех сторон. Замойский с облегчением втиснулся в вертикальный кокон полумрака.

Под пальмами невидимые оросители вздымали под солнцем конструкцию из воды и тумана. Свет мигал зернисто, неподкрученный, обреченный на ярчайшие из цветов.

Чем дольше Замойский глядел, тем сильнее становился уверен, что эти водные капельки удерживаются в воздухе слишком долго, их парабола слишком растянута, слишком медленно падение – а ведь тяготение вовсе не было меньше земного, он не чувствовал разницы своим наноматическим телом.

– Красиво здесь.

– Спасибо.

– Правда, на отсутствие солнца в последнее время я бы не стал жаловаться…

Вытянув ноги вперед, Замойский причесал пальцами густую бороду. Женщина сидела с руками, уложенными точно на бедрах, выпрямившись; он перехватил ее веселый взгляд. Грязный дикарь и нагая весталка. Ну да. Но что, собственно, хотелу ону сказать ему своей наготой? Он уже не питал иллюзий, тут ничего не могло быть случайным – он видит, что видеть должен, он слышит, что слышать должен, он думает, что —

Адам дернул себя за ус так, что аж слезы брызнули из глаз.

Голая – голая, то есть, нецивилизованная; такова первая ассоциация. Дикарка. Отчего Словинский хотелу отрезать себя в моих глазах от Цивилизации HS?

– Если не будет бестактностью… – забормотал Замойский. – Ты ведь не родилусь фоэбэ, верно?

– Нет, я происхожу из первой терции. Я переселу с белка на Плато, едва лишь это стало возможным. Подробности моей биографии – ах, ты ведь еще не умеешь пользоваться Плато, стахс.

– Научусь. И, собственно, начинаю задумываться… Слалу ли ты мне приглашения все это время, но я, собственно, не имел доступа к… Нет. Макферсон проинформировал тебя, что я вернулся? Нет. Можно ли снаружи распознать, что процессируется на чужих Полях?

– Нет.

– Нельзя. Да.

Они улыбнулись друг другу сквозь густую завесу светотени.

– Я – по френу и по профессии – мета-физик, – сказалу Словинский. Поднялу своей манифестацией ракушку, лежавшую на земле, и прижалу ее к уху манифестации.

Адам склонил голову набок.

– Как для меня, фоэбэ, ты Эйнштейн двадцать девятого века.

– Ну-у, это и вправду многое объясняет, – ону отодвинулу ракушку, вздохнулу. – Видишь ли, стахс, смысл существования инклюзий – это изменчивость управляющих ими законов. Искусство открафтирования пространства-времени – это искусство конструирования новых физик. Но как ты наверняка догадываешься, и здесь установлены определенные ограничения.

– Законы изменения законов.

– Да.

В манере дешевого престидижитатора ону тряхнулу раковиной и отдалу ее Адаму. Та оказалась доверху наполненной небольшими драгоценными камешками различных цветов и по-разному ограненных.

– Прошу выбрать один. Ну. Один-единственный.

Он колебался: рука поднята, пальцы расставлены.