Читать книгу "Искушение Тьюринга - Давид Лагеркранц"

– Невозможно… Он действительно так думал?

– Представьте себе. Алан говорил, что через пятьдесят или сто лет – он почему-то всегда называл эти два срока – люди изобретут мыслящую машину. Вернее, машину, которая сможет имитировать мыслительный процесс. Это многим не понравилось. Оппоненты возражали Алану, что, возможно, мозг и несет в себе структуру, напоминающую логическую, но сам по себе представляет собой нечто гораздо большее. В ответ Алан рассказывал известную байку о луковице. Представьте себе человека, который впервые держит в руках луковицу. Он начинает ее «разбирать», снимая один слой за другим. Сначала кожуру, потом то, что под ней… Он убежден, что в самой сердцевине должно обнаружиться «зерно» – нечто твердое, составляющее самую суть луковицы. Но, «разобрав» ее всю по слоям, так ничего и не находит. С мозгом примерно то же. В нем нет никакого таинственного «ядра». Весь он – его отделяемые друг от друга части и связь между ними. Алан не считал мышление чем-то специфически человеческим. То есть чем-то таким, что может породить, как он выражался, «только эта серая каша»…

– Какая каша?

– Именно так, полагал Алан, и выглядит наш мозг – серая, неаппетитная каша. Он полагал, что то, что называют интеллектом, может быть порождением и другой структуры – к примеру, бинарной логики электронной машины. Алан вообще отказывался понимать интеллект в узком значении этого слова. Он полагал, что человек на то и человек, чтобы не считать себя мерилом всего и вся.

– Как это?

– Алан привык чувствовать себя вне человеческого сообщества, как бы странно это ни звучало. Может, поэтому он и принял сторону машин.

Тут полицейский посмотрел на Робина с таким удивлением, что тот поспешил объясниться:

– Алан часто говорил о дискриминации машин. «Мы не должны подвергать машины дискриминции, когда речь заходит об интеллекте». Как-то раз я спросил его, не потому ли он так заботится о машинах, что не может создать собственную семью. Я не должен был ставить вопрос так, сейчас я сожалею об этом. Мечта о мыслящем аппарате была мечтой о ребенке. Притом что Алана никак не назовешь бездеятельным мечтателем. Он работал, и как… Но само его положение – вне общества, вне людей – задавало определенную перспективу видения. После публикации «Кибернетики» Ноберта Винера развязалась целая дискуссия о «мыслящих машинах». В каком смысле об этом можно говорить, если можно вообще? Нейрохирург Джеффри Джефферсон[52] встал на сторону человечества. «Машины не умеют краснеть, писать сонеты и симфонии и пользоваться женской косметикой, – заявил он, утверждая уникальность человеческого интеллекта. – Они не чувствуют ни раскаяния, ни радости». Алан нашел эти аргументы несправедливыми.

– В каком смысле?

– Он сказал, что тоже не умеет пользоваться женской косметикой. Что же касается сонетов и симфоний… а кто умеет их писать? Вот вы, например, умеете? Интеллект надо понимать шире, повторял Алан. А сонеты, написанные машиной, лучше оценит машина. Джефферсон не должен навязывать ей свой вкус.

– Простите?

– Если машины умеют мыслить, их предпочтения просто должны отличаться от наших. Алан не хотел ставить человечество в центр мироздания. Машина может обладать интеллектом, принципиально отличающимся от нашего с вами. Ей совсем не обязательно любить клубнику со сливками. Кроме того, речь не идет о какой-нибудь высокоодаренной машине. Достаточно, если она будет вменяема и сообразительна на уровне директора американской компании. Алан даже разработал тест.

– Тест?

– Тест для машин на интеллектуальность. Он написал об этом статью в журнал «Майнд». Могу показать вам ее, если хотите.

Робин сам не понимал, что на него вдруг нашло. С какой стати он решил показать этому полицейскому статью Алана? Почему он так уверен, что ему можно доверять?

Последняя мысль вогнала его в холодный пот. Теперь доктор Ганди с минуты на минуту ожидал неприятного сюрприза. Но Леонард Корелл уж слишком не походил на полицейского. К тому же они успели достаточно углубиться в тему.

Это было в высшей степени удивительно, но это было так.

Глава 25

Они шли мимо старинных особняков с башенками на крышах. Людей на улицах становилось все больше. Робин Ганди приветствовал знакомых, а Корелл спрашивал себя: за кого его принимают прохожие в этой обстановке? Он смотрел на женщин – неужели те смотрят на него как на профессора? Вероятно, на кого-то в этом роде. Леонард чувствовал себя актером, который уверен в себе, пока играет на сцене.

Между тем доктор Ганди продолжал говорить о тесте, который придумал для машин Алан Тьюринг.

– С удовольствием почитаю об этом, – ответил Корелл.

– Ну, вот и замечательно! – обрадовался Ганди. – Я прослежу, чтобы вам ее выдали.

– Мне интересно, чем доктор Тьюринг занимался во время войны, – осторожно сказал Корелл.

– Вот как?

– Я слышал, он взломал нацистский шифровальный код при помощи своей машины.

Корелл произнес это таким тоном, будто говорил о чем-то общеизвестном или само собой разумеющемся. Он и сам испугался, уловив в своем голосе нотки превосходства. Потому что, в сущности, Леонард не знал ничего. Работа Тьюринга в сфере криптоанализа – не более чем предположение. Это была игра ва-банк, дерзость, разведка боем… Это не могло быть правдой. Леонард Корелл ожидал, что Ганди обидится или выпалит в ответ что-нибудь оскорбительное. Усмехнется, по крайней мере. Лицо молодого полицейского налилось краской. Он закусил губу и приготовился к худшему.

К его удивлению, доктор Ганди посерьезнел. На какое-то мгновение на его лицо набежала тень.

– Кто… – шепотом спросил он.

Корелл знал, как должен был прозвучать вопрос полностью: «Кто вам это сказал?» Полицейский приосанился и ответил с невозмутимостью триумфатора:

– Этого я вам открыть не могу.

Фраза прозвучала в меру загадочно. С намеком на хорошие связи в известных сферах.

***

Робин Ганди впервые слышал, что Алан взломал какой-то нацистский код. По-видимому, этим он занимался в Блетчли-парке, на так называемой «Станции Х». Ганди не знал подробностей, но догадывался, что его друг преуспел. В 1944 году в Ханслопе при появлении Тьюринга коллеги обменивались многозначительными взглядами и называли его не иначе как «профессор», произнося это слово с особой, почтительной интонацией. Некоторое время Алан пробыл в США, а потом вернулся. Он не выглядел снобом, но уверенности в себе у Тьюринга заметно прибавилось. Такое чувство, что он перестал себя стыдиться.

Ханслоп представлял собой старинную усадьбу, облюбованную спецслужбами в качестве полигона для всевозможных технических экспериментов на потребу войны. Сам Ганди занимался там разработкой радиокоммутатора и радаров. Там же, в качестве ассистента Тьюринга, он содействовал появлению на свет голосового шифровального аппарата, который использовался при телефонных разговорах Черчилля и Рузвельта. Робину нравилась эта работа. По мере того как война шла к концу, росли его шансы выжить. Когда Ганди призвали на работу в Ханслоп, он воспринял это как смертный приговор.