Читать книгу "Солдат императора - Клим Жуков"

Впрочем, к делу это имело маленькое отношение, ибо, что есть жизнь одного, пусть и выдающегося человека, перед лицом грандиозных сил, которые пришли тогда в движение?

Де Ланнуа отступил от стен Мирабелло, но совсем недалеко. Военный совет постановил отвести войска восточнее и ударить с того направления, где французы менее всего ожидали атаки. Армия собралась воедино в назначенном месте 21 февраля и начала выдвижение к Павии.

Воспользовавшись оперативной паузой после ухода авангарда имперской армии, Франциск самым срочным образом вызвал из Милана большую часть гарнизона, справедливо надеясь возместить силы потерянного отряда Медичи.

Для сравнения я намерен привести силы сторон, что столкнула лбами злая военная судьба. Кто-то может не согласиться с моими выкладками, но я всего лишь пересказываю слова людей, которые эти самые силы привели на поле.

Франциск Валуа располагал десятью тысячами конницы как итальянской, так и из числа французских кавалеров. Сила пехоты состояла из двадцати тысяч швейцарцев и шести тысяч ландскнехтов Чёрной банды, что привел Франсуа герцог Лотарингский. Итого двадцать шесть тысяч, из которых не менее шести тысяч являлись стрелками. От этого числа следует отнять три тысячи, которые, как мы помним, были выделены для блокады Павии. Саперы и пушкари – около трех тысяч, причем пушкари располагали семьюдесятью восемью орудиями, из которых двадцать пять были оставлены под стенами Павии, включая тяжелые единороги и мортиры, а пятьдесят три отведены для генерального сражения.

Имперская конница состояла из двух тысяч германских рыцарей и полусписс. К ним следует добавить шесть тысяч испанской и итальянской конницы из неаполитанского королевства. Пятнадцать тысяч ландскнехтов и восемь тысяч испанцев образовывали ядро пехоты, из которой четыре тысячи испанцев и три тысячи ландскнехтов были стрелками. Причем, не менее двух третей были вооружены новомодными мушкетами, вместо привычных аркебуз. Пушек у нас было всего семнадцать, ведь никто не планировал осадных работ, да и скорость передвижения, которую так тормозил тяжелый обоз, была чрезвычайно важна.

Поле великой битвы представляло собой огромное охотничье угодье, обнесенное с трех сторон невысокими каменными стенами, а с запада ограниченное течением реки Тичино. Внутри были живописно разбросаны рощицы, луга и небольшие холмы. Восточная сторона считалась самой неудобной для атаки, ибо всю эту часть покрывал густой кустарник и частая россыпь деревьев, но именно оттуда мы и намеревались атаковать».

Холодное февральское солнце еще не взошло. Небеса были покрыты низкими тучами, которые словно раздумывали, а не посыпать ли пейзаж снежком. Безветрие лишь немного облегчало хрусткий утренний заморозок, укрывший всю округу глубокой, гулкой тишиной. Каждый шаг, каждый всхрап неразумного коня звонко разносились, как казалось, на многие мили. Иллюзия, конечно, но иллюзия пугающая.

Четверо людей в темных суконных плащах с надвинутыми на лица капюшонами, что воровато крались вдоль парковой стены, производили впечатление основательно напуганных. Они поминутно останавливались и заглядывали через невысокую каменную преграду, которая в более спокойные времена охраняла охотничий заповедник от браконьеров. Молчание они нарушали изредка, перебрасываясь неслышимыми словами только придвинув головы вплотную. Да еще позволяли себе подышать на озябшие руки. Не трудно догадаться даже неискушенному наблюдателю, что намерения у них были далеки от благостных.

Таким манером вся маленькая группа, назовем её по военному отрядом, прошла около мили, после чего темные фигуры присели под стеною и стали чего-то дожидаться. Чего-то? Скорее кого-то, ибо, спустя самое малое время, через ограду с той стороны тихо и ловко перемахнули еще двое, которые тут же принялись втолковывать остальным нечто важное.

– Спят. Как есть спят. Полный бонсуар[58].

– Часовые? Наблюдатели? Разъезды? – раздался свистящий шепот одного из отряда, видимо, старшего.

– Никого.

– Точно?

– Мамой клянусь. Никого. Посты только на северной стороне. И в самом лагере. Старший проворчал себе под нос что-то вроде: «ну если кого проворонили, головы откручу», после чего повелительно взмахнул рукой, и добавил для ясности:

– Веди! Быстро!

Пришелец, столь сноровисто преодолевший стену, хотел было спросить: «сюда вести?», но прочел в глазах старшего такой недвусмысленный матерный ответ, что счел за лучшее без лишних слов раствориться в темноте.

Вот овцы, думал про себя старший, глядя, как густой утренний сумрак сомкнул невидимые крылья за спиной его подопечного. Бар-р-раны. Ни черта сами не могут. За каждым ходить и подтирать, потому что если обосрутся, а они обязательно обосрутся без пригляда, начальство снимет голову именно с него. Сначала оттрахает во все дыры, а потом снимет. Фрундсберг – мужик резкий.

– Слышь, Рихард, а нам-то как быть? – прервал его невеселые думы даже не шепот – свист на грани слышимости.

– Заткнуться и сидеть на жопе ровно! – так же тихо, но совершенно непререкаемо отрезал тот.

– Так жопе-то холодно!

– Твою мать! – Рихард ухватил болтуна за край капюшона и подтянул к себе, – еще хоть пикнешь, и я тебя приколю, понял? Лош-ш-шак геморройный. – С этими словами он с силой шваркнул подчиненного затылком об стену. Видимо для понимания.

Понимание воцарилось абсолютное, соперничающее даже с божественной тишиной февральской заутрени.

Kazendrek[59], с кем приходится служить, подумал Рихард Попиус – ни много ни мало лейтенант роты мушкетёров, лично возглавивший разведку. Шайсе, дорогие камрады. Шайсе. При работе с человеческим материалом часто попадается полный шлак. И что печально, чем дальше, тем больше.

Рихард Попиус – исправный служака, тянувший трудную лямку наёмника уже второй десяток лет, умел ценить послушание и дисциплину. Оно конечно, можно и погулять, особенно, когда дело сделано, а в кошельке весело и серебристо звенит. Но что бы вот так на службе, да еще на задании препираться с командиром… в голове не укладывалось.

Надо сказать, что в голове у него вообще укладывалось немного. Кругозор его ограничивался безупречными ружейными приемами, искусной маршировкой в строю и отличной стрельбой с одной стороны, кабаком и борделем с другой. Любимыми словами, помимо обязательных «шайсе, катцендрек», были «Смирно! Ма-а-а-лчать! Марш!», а так же «Слушаюсь! Так точно! Отставить!». При помощи этого немудреного вокабуляра он ухитрялся образцово нести службу, образцово командовать ротой, образцово разбираться с жизненными неурядицами. Боялся он только профоса и оберста Георга фон Фрундсберга. Трепетал только перед полковым знаменем и словом «служба».

А вот теперь этот идеальный солдат тосковал по былым временам, когда ландскнехт на войне слова поперёк командира сказать не смел, не то что теперь, когда в войска набралось столько отбросов и всяческой шелупони. Если в тяжелой пехоте еще наблюдался определенный порядок, то в стрелки нынче набирали любое дерьмо. Страшно подумать, даже французов и итальяшек, которые, как известно, умеют только жрать и трахаться.