Читать книгу "Город у эшафота. За что и как казнили в Петербурге - Дмитрий Шерих"

Начавшаяся в 1941 году война не могла не привести к резкому ужесточению репрессивного механизма. Это и понятно: военные будни всегда тяжелы, а для ленинградцев они оказались тяжелы особо, ибо к великим человеческим жертвам, голоду, холоду и бомбежкам добавился еще разгул преступности. Спекуляция продовольствием, например: в условиях невыносимого дефицита она была неизбежна, и с ней боролись, в том числе и расстрелами. Один из случаев описан в секретном спецсообщении начальника ленинградского управления НКВД Петра Николаевича Кубаткина от 7 ноября 1941 года: в системе треста столовых и ресторанов Ленинграда образовалась преступная группа, участники которой «систематически похищали из складов и баз, где они работали, крупные партии продуктов», а затем продавали добытое по спекулятивным ценам. При аресте главаря группы завскладом ресторана «Кавказ» Буркалова «обнаружены похищенные им: мука 250 кгр., крупа 153 кгр., сахар 130 кгр. и др. продукты».

Буркалова и одного из его подельников приговорили к расстрелу. Хоронили блокадных расстрелянных в разных местах, в том числе и на Левашовской пустоши.

К высшей мере наказания приговаривали в блокаду и «за подстрекательство к выступлениям и участие в расхищении хлеба»: за один только январь 1942 года по таким обвинениям было расстреляно семеро. Речь шла не только о бандитских нападениях на магазины, но и стихийных бунтах, которые вспыхивали в очередях. Известен случай в магазине № 12 Ленинского райпищеторга в январе 1942 года: «Около 20 граждан бросилось за прилавок, начали выбрасывать с полок хлеб в толпу», в результате, по оценкам НКВД, похитили около 160 кг хлеба.

Дефицит продовольствия приводил к расстрелам даже на Дороге жизни: несмотря на жесткий контроль, некоторые водители ухитрялись похищать муку, отсыпая ее из мешков. Комиссар эшелонов ОАТБ 102-й военно-автомобильной дороги Н.В. Зиновьев позже вспоминал: «Если обнаруживается хищение, то на место выезжает военный трибунал, выносится высшая мера наказания и тут же приговор приводится в исполнение. Мне довелось быть свидетелем расстрела шофера Кудряшова. Батальон выстроился в каре. Подъехал закрытый автомобиль с приговоренным. Он вышел в валенках, в ватных штанах, одной рубашке и без шапки. Руки назад, связанные ремешком. Тут же выстраивается человек 10 стрелков. Председатель трибунала читает приговор. Потом отдается приказание коменданту, тот командует приговоренному: «Кругом! На колени!» — и стрелкам: «Огонь!» Звучит залп из 10 выстрелов, после чего Кудряшов вздрагивает, какое-то время продолжает стоять на коленях, а потом падает лицом в снег. Комендант подходит и стреляет из револьвера в затылок, после этого труп грузят в кузов машины и куда-то увозят».

В числе блокадных преступлений на почве голода числится и страшнейшее — людоедство. В спецсообщении Кубаткина от 2 июня 1942 года можно найти сводную статистику дел по людоедству: арестовано 1965 человек, следствие по 1913 из них завершено, к высшей мере наказания приговорены 586, к тюремному заключению — 668. Тогдашний военный прокурор Ленинграда Антон Иванович Панфиленко информировал руководство и о других подробностях: по его данным, уроженцы Ленинграда составляли среди людоедов менее 15 %, остальные были из приезжих; судимости ранее имели лишь 2 % привлеченных к ответственности.

Одно из таких дел нашло отражение в блокадном дневнике Любови Васильевны Шапориной, запись от 10 февраля 1942 года: «В квартире 98 нашего дома жила некая Карамышева с дочкой Валей 12 лет и сыном-подростком, ремесленником. Соседка рассказывает: «Я лежала больная, сестра была выходная, и я уговорила ее со мной побыть. Вдруг слышу, у Карамышевых страшный крик. Ну, говорю, Вальку стегают. Нет, кричат: «Спасите, спасите»». Сестра бросилась к двери Карамышевых, стучит, ей не отворяют, а крик «спасите» все пуще. Тут и другие соседи выбежали, все стучат в дверь, требуют открыть. Дверь отворилась, из нее выбежала девочка вся в крови, за ней Карамышева, руки тоже в крови, а Валька на гитаре играет и поет во все горло. Говорит: топор с печки на девочку упал. Управхоз рассказал сведения, выяснившиеся при допросе. Карамышева встретила у церкви девочку, которая просила милостыню. Она ее пригласила к себе, обещала покормить и дать десятку. Дома они распределили роли. Валя пела, чтобы заглушить крики, сын зажимал девочке рот. Сначала Карамышева думала оглушить девочку поленом, затем ударила по голове топором. Но девочку спасла плотная пуховая шапочка. Хотели зарезать и съесть. Карамышеву и сына расстреляли. Дочку поместили в спецшколу».

Еще одно дело — в сообщении Кубаткина от 2 мая 1942 года, где речь идет о женской банде, схваченной на станции Разлив: «Участницы банды посещали хлебные и продуктовые магазины, намечали жертву и заманивали ее на квартиру Г., якобы для обмена вещей на продукты.

Во время беседы на квартире Г. участница банды В. ударом топора сзади в затылок совершала убийства. Трупы убитых участницы банды расчленяли и употребляли в пищу. Одежду, деньги и продуктовые карточки делили между собой.

На протяжении января-марта месяцев участницы банды убили 13 человек. Кроме того, с кладбища похитили 2 трупа и употребили их в пищу».

Все шесть участниц банды были приговорены военным трибуналом к расстрелу. Такая участь ждала в блокаду всех тех людоедов, кто убивал и затем употреблял мясо своих жертв в пищу: их преступления квалифицировались как бандитизм. Тех же, кто употреблял мясо трупов, по большей части приговаривали к тюрьме, хотя высшая мера иногда ждала и их (как, например, фрезеровщика завода «Большевик» К., в декабре 1941 года отрубившего ноги «от незахороненных трупов на Серафимовском кладбище с целью употребления в пищу»). Обратим заодно внимание на разницу между общим числом людей в статистике Кубаткина и количеством осужденных: остальные, по всей видимости, до приговора не дожили.

К сожалению, случаи людоедства продолжались в блокированном городе и после того, как Кубаткин составил свою ужасающую статистику. Были и новые расстрелы. Безработная К, 59 лет, была казнена за то, что 1 июля 1942 года, «заманив к себе на квартиру пятилетнего мальчика И., убила его и труп употребила в пищу». Примерно тогда же помощник машиниста Финляндской линии Октябрьской железной дороги А., 36 лет, убил своего соседа, служащего техникума Городского треста очистки, тело расчленил «и части его приготовил для употребления в пищу». Задержан на улице постовым милиционером — с сумкой, в которой лежала отрубленная голова соседа. По приговору военного трибунала был расстрелян.

Голод в блокадном Ленинграде способствовал и бандитизму обычному: «Отдельные преступные элементы в целях завладения продовольственными карточками и продуктами питания, совершали бандитские убийства граждан». Это тоже составляло для города проблему. И неслучайно 25 ноября 1942 года военный совет Ленинградского фронта во главе с Леонидом Александровичем Говоровым принял постановление № 001359 «О мерах по борьбе с бандитизмом в Ленинграде», где говорилось жестко и лаконично: «Дела о бандитизме рассматривать в 24 часа, бандитов приговаривать к расстрелу и опубликовать несколько приговоров в печати».

Приговаривали к расстрелу и за преступления менее тяжкие. Свидетельства тому нетрудно найти в блокадных номерах газеты «Ленинградская правда». В начале ноября 1941 года, например, к высшей мере наказания была приговорена военным трибуналом гражданка И. Ронис, глава шайки, систематически похищавшей у граждан продовольственные и промтоварные карточки. В апреле 1942 года расстреляли гражданина А.Ф. Баканова, который, «проникнув в квартиру гр-ки С., похитил ее вещи», а также с подельником «ограбил двух граждан, воспользовавшись их хлебными карточками». Сообщения о таких процессах и приведенных в исполнение приговорах печатались в первые месяцы блокады регулярно под неизменной рубрикой «В военном трибунале». Хоть сами казни публичными не были, но назидательный элемент был в этих экзекуциях по-прежнему важнейшим.