Читать книгу "Повседневная жизнь комедиантов во времена Мольера - Жорж Монгредьен"

Надо признать, что в начале века о комедиантах судили нелицеприятно. Тристан Лермит в «Разжалованном паже» говорит о них как о «развратниках», а Тальман де Рео пишет: «Они почти все были плуты, а их жены вели чрезвычайно распутную жизнь: ими обладали сообща, причем даже актеры из труппы, к которой они не принадлежали». Правда, он добавляет: «Первым, кто стал вести более-менее упорядоченную жизнь, был Готье-Гаргиль… Тюрлюпен, вдобавок к скромности Готье-Гаргиля, прилично обставил свою спальню, ибо все прочие не имели ни кола ни двора, и жили то тут, то там. Он не захотел, чтобы его жена играла на сцене, и велел ей перезнакомиться с соседями; в общем, он жил как буржуа».

Даже в ту далекую эпоху он был не одинок; чересчур суровым обобщениям Тристана Лермита и Тальмана де Рео можно противопоставить два совершенно иных свидетельства.

В 1592 году Валлеран Леконт был со своей труппой в Бордо. Местный мемуарист отметил это событие, подробно рассказывая об одной актрисе, дочери парижского адвоката, которая, «вопреки обыкновению для людей этого ремесла, была честных правил и вела приличную беседу… Когда молодые люди наведывались в дом, где она жила, она любила, чтобы с нею вели пристойные и серьезные разговоры, но резко одергивала тех, кто обращался к ней с распутными речами, уместными на карнавале, говоря, что вне театра она не комедиантка. Она оставила о себе такое хорошее впечатление, что ее всегда принимали в самых порядочных домах Бордо среди особ женского пола».

Это ценное свидетельство сообщает нам, во-первых, о том, что уже с конца XVI века в странствующих труппах были актрисы, тогда как в Париже их еще не было: там они появились только в начале XVII века. В фарсах женские роли исполняли мужчины. Кроме того, нам приятно, что первое же дошедшее до нас упоминание о французской актрисе столь благожелательно.

Немного позднее, в 1618 году, мадемуазель де Роган писала герцогине де Ла Тремойль:

«Мы видели в Нанте очень хороших актеров, называющих себя именем вашего брата. Это весьма порядочные люди, от них не услышишь ни одного гадкого слова, не только в нашем присутствии, но и в городе, как мне рассказывали».

В классический период добрый Шаппюзо, считающий, что все к лучшему в этом лучшем из миров, успокаивает нас по поводу морального облика своих друзей актеров: «Если и сыщутся в труппе кое-какие люди, живущие не так, как было бы желательно, такая паршивая овца не испортит собою все стадо, подобное бывает в любом государстве и в любом семействе. Таких людей здесь терпят только ради выдающихся способностей их к своему ремеслу, и в подобных случаях прочие вынуждены терпеть то, что они не в силах изменить, не поступившись своей выгодой. И я могу сказать, что когда в труппу принимают нового актера или новую актрису, смотрят не только на то, обладает ли сия особа качествами, необходимыми для театра, — естественностью, прекрасной памятью, умом и сообразительностью, легким характером, чтобы ужиться с товарищами, усердием к общему делу, заставляющим пренебречь всякими личными интересами, — но желают также, чтобы сии хорошие качества сочетались с добрыми нравами и чтобы в труппу не проникли мужчина или женщина возмутительного поведения, что бывает редко, ибо все слухи о таких делах, стекающиеся со всех концов света, чаще всего ложны. Правда в том, что семейства актеров обычно придерживаются честных правил, ведут порядочную жизнь, и разумные люди это признают, обращаются с ними учтиво и оказывают им при случае безграничное доверие».

Вслед за Шаппюзо Жермен Брис подтвердил, что «в театре царит не такая распущенность, как раньше. Приличия и скромность там блюдут лучше, чем когда бы то ни было… Не существует большого различия между комедиантом и простым человеком».

Господин де Тралаж, племянник главы полиции Ла Рейни, менее склонен к обобщениям: в своих записках он выделяет две категории актеров: тех, кто «жили хорошо, правильно и даже по-христиански» (Мольер, Лагранж, Пуассон, Боваль, Флоридор, Резен) и «развратников» — Барона, «завзятого игрока и записного сатира при хорошеньких женщинах», жену Мольера, «неоднократно находившуюся на содержании у знатных особ и разошедшуюся с мужем», Брекура, Ла Тюильри, Розимона и, наконец, супругов Шаммеле, «разлученных друг с другом своим развратом. Жена была беременна от своего ухажера, а ее служанка в это же время понесла от господина Шаммеле. Было о чем написать толстую книгу их любовных приключений».

В самом деле, нам известно несколько примеров, когда актеры сомнительных нравов вели в театре богемную жизнь. Мадемуазель Дюпен, дочь Монфлери и актриса театра Генего, ввязавшаяся в громкий судебный процесс со вдовой Мольера, из-за чего она была временно исключена из труппы, оказалась замешана в «деле о ядах», как, кстати, и мадемуазель Дюпарк. Ла Вуазен утверждает, что она сделала себе аборт в собственном доме, хотела уморить своего мужа, чтобы выйти замуж за сына нотариуса, а ее дочь приносила ей «любовные порошки». Не стоит принимать за чистую монету заявления мерзкой ведьмы и отравительницы, однако точно установлено, что мадемуазель Дюпен, как, кстати, многие женщины из аристократической и буржуазной среды, посещала ее лавчонку. Это не говорит в ее пользу.

Случай Брекура куда серьезнее. Сын Болье, супруг Этьенетты дез Юрлис, Брекур, актер и комедиограф, успел послужить в театре Марэ, в Пале-Рояле, в Бургундском отеле и, наконец, в «Комеди Франсез». Но он часто исчезал из Парижа, отправляясь на гастроли в провинцию и в Голландию, в частности, с труппой принца Оранского.

Вспыльчивого характера, бесстрашный бретер, по любому поводу хватающийся за шпагу, чрезвычайно приверженный к вину, игре и женщинам, Брекур предстает в ряду великих актеров XVII века необыкновенным авантюристом. Впрочем, таким он и запомнился своим современникам. Бросетт рассказывает, что однажды Брекур читал одну из своих комедий Буало и сказал ему довольно нагло, что характер автора всегда отражен в его произведении и что надо самому быть честным человеком, чтобы казаться таким читателю; и тут он напомнил сатирику его же знаменитые стихи:

Напрасно ум исполнен благородства: Стих отразит всю низменность души.

Депрео ограничился тем, что иронично ответил посетителю:

«Признаю, что ваш пример подтверждает это правило».

Итак, в 1681 году Брекур был в Гааге. Он впал в немилость: Людовик XIV два раза подряд простил ему чересчур поспешно нанесенные удары шпагой, но во время новой стычки он убил кучера. Брекуру пришлось уехать из страны, однако через два года он решил, что уже достаточно был наказан, и искал случая привлечь к себе благосклонный взгляд монарха.

Тем временем некий Сардан, укравший подати, собранные в Пюи, и замешанный в грязных делах, в частности в деле маркизы де Бренвилье, избежал наказания, укрывшись за границей, и поступил на службу сначала Испании, потом Голландии; под разными именами (Миранд, Маркиз, Дофин) этот жалкий тип заключил с Испанией и Вильгельмом Оранским договоры, способствующие деятельности повстанцев.

Французский посол в Голландии д’Аво, которому сообщили о нахождении Сардана в Нидерландах, тщетно требовал его экстрадиции у бургомистра и бальи Амстердама: мошенник позаботился о том, чтобы зарегистрироваться как житель города Амстердама под именем графа де Сен-Поля. Людовик XIV, которого д’Аво известил об этом затруднении, решил похитить Сардана и поручил это дело некоему Лебо. Брекур, только что поставивший в Гааге комедию для графини де Суассон, тоже находившейся в изгнании, сказал себе, что, приняв участие в похищении Сардана, сможет получить прощение. Кстати, он знал голландский язык и мог бы оказать ценную помощь в этом деле.