Читать книгу "Пандемия. Всемирная история смертельных вирусов - Соня Шах"

В довершение всего они поощряли слив отходов человеческой жизнедеятельности в источники питьевой воды. По миазматической теории туалет со смывом – ватерклозет – способствовал улучшению здоровья, поскольку позволял быстро избавить человеческое жилище от неприятных запахов. В Лондоне такие туалеты появились в конце XVIII века. Поскольку вредным считался запах, а не сами экскременты, никого не волновало, куда именно сливаются сточные воды – лишь бы не смердело под носом. И по канализационным трубам нечистоты попадали в самый подходящий отстойник – реку Темзу, проходящую через весь город. Чем больше экскрементов сливалось в реку, тем спокойнее было горожанам. Для предотвращения холеры и других болезней требовалось, как гласила The Times, чтобы «нечистоты были не в трубах», несущих сточные воды, «а целиком попадали в реку». Городские канализационные службы гордились огромными объемами нечистот, которые благополучно сливались в реку из туалетов: свыше 22 000 кубических метров весной 1848 года, 61 000 с лишним кубических метров зимой 1849 года{461}. Они даже уловили соответствие между статистикой смертности и загрязненностью реки. Смертность в Лондоне снизилась, сообщала The Times в 1858 году, тогда как «Темза стала грязнее»{462}.

На самом деле, все было наоборот, поскольку питьевую воду Лондон брал из Темзы. Дважды в день, когда на Северном море начинался прилив и нижнее течение Темзы поворачивало вспять, пятно сливаемых в реку нечистот смещалось на 55 миль выше по течению – прямо к водозаборным трубам компаний, снабжающих горожан питьевой водой. Тем не менее лондонцы, пребывавшие под сильным влиянием миазматической теории, полагали, что холера началась не потому, что слишком много туалетов сливают нечистоты в реку, а потому, что сливают слишком мало. После лондонской эпидемии 1832 года в продажах туалетов со смывом наметился, согласно отчету 1857 года, «стремительный и заметный» рост. Следующий пик продаж наступил после вспышки холеры 1848 года. О количестве сливных туалетов, устанавливаемых в 1850-е, свидетельствовали увеличившиеся почти вдвое с 1850 по 1856 год объемы потребления городом воды{463}.

Иными словами, Гиппократово учение только помогало холерному вибриону. Возможно, и другим патогенам тоже. За свое долгое существование гиппократова медицина, как считают историки, погубила больше людей, чем вылечила. Тем не менее как учение она была на редкость стойкой, поскольку объясняла механизмы здоровья и болезни лучше предшественников, списывавших все на волю богов. Как пишет Томас Кун, «чтобы быть принятой в качестве парадигмы, теория должна превосходить конкурирующие, но совсем не обязана – и по сути никогда этого не делает – отвечать на все вопросы, которые перед ней ставятся»{464}. Именно так обстояло дело с Гиппократовым учением. Стоило ему обрести статус парадигмы, и дальше оно только набирало вес, подкрепляемое когнитивной предвзятостью адептов. Сами Гиппократовы принципы «как объяснительная система были на удивление гибкими», пишет историк Рой Портер. Четыре телесные жидкости, управляющие организмом согласно этой концепции (кровь, слизь, черная желчь и желтая желчь), можно соотносить с самыми разными явлениями окружающей среды – четырьмя временами года, четырьмя человеческими возрастами (детство, отрочество, зрелость, старость), четырьмя стихиями (огонь, воздух, вода, земля). Медики дополняли и дорабатывали Гиппократовы принципы столетиями, наделяя их новыми глубинами смысла{465}.

И учению удавалось поддерживать репутацию. Межгрупповых сравнений, способных выявить бесполезность методов лечения, почти никто не проводил, поскольку в Гиппократовой медицине больные считались «уникальными, как снежинки», по выражению одного эпидемиолога. Группировать их и сравнивать результаты лечения не было оснований. О том, что в массе своей больные, которых лечили ртутью, поправлялись хуже, чем те, к кому применяли другие средства, врач мог никогда не узнать{466}. Более того, помимо тех гиппократовых методов, которые вредили больному, были и попросту бесполезные. В силу эффекта плацебо, благодаря которому медицинское вмешательство работает за счет самовнушения больного, они могли казаться действенными. (Специалисты предполагают, что на эффекте плацебо держится треть видимой эффективности современных лекарств.){467} Так что «из 2400 лет, на протяжении которых больные считали, что врачи им помогают, – пишет историк Дэвид Вуттон, – 2300 лет они заблуждались»{468}.

* * *

По иронии судьбы парламент решил реконструировать лондонскую канализацию – тем самым положив конец распространению холеры в городе – вскоре после смерти Джона Сноу. На этом основании случайные обозреватели нередко заключали, что британская медицинская верхушка вняла его доводам. Но в действительности модернизация не имела никакого отношения к Сноу, зато к миазмам – самое прямое.

Медицинская верхушка лоббировала новую канализацию за много лет до того, как Сноу выступил со своими открытиями по поводу холеры. Социальный реформатор Эдвин Чедвик пропагандировал новую систему в своем популярнейшем докладе от 1842 года «Инспекция санитарных условий жизни трудящегося населения в Великобритании»{469}. Чедвик и другие добивались реконструкции канализационной системы, чтобы избавить город от миазмов – точнее, от газов, испускаемых канализационными коллекторами. Прилив то и дело мешал попаданию нечистот в реку, загоняя содержимое труб обратно в город, однако приверженцев миазматической теории беспокоили не сами нечистоты, а зловоние, просачивающееся на городские улицы и ударяющее в нос ни в чем не повинным горожанам, нанося тем самым вред их здоровью. Слухи о людях, которые, попав в канализационный коллектор, мгновенно задыхались от газов, ходили в множестве{470}.

Но если насчет необходимости реконструкции специалисты по миазмам были единодушны, то насчет методов мнения разнились. Чедвик считал, что нужно строить совершенно новую сеть канализационных труб, чтобы отводить газы (и отходы) в дальние водотоки и на фермы. Другие, например хирург и химик Голдсуорси Герни, считали, что достаточно просто обеспечить вентиляцию коллекторов с последующим пропусканием газов через паровую баню и сжигание, чтобы очистить их от запаха и тем самым обезвредить. Поскольку разрешить спор город не мог, оба плана буксовали, пока уникальное сочетание погодных условий не ткнуло лондонцев носом в проблему{471}.